Рюссен коммер!
Шрифт:
– Ещё одно слово – и это будет расценено как неуважение к суду.
– А за что вас уважать?
Ко мне подошёл пристав и предупредил, что я могу получить прямо сейчас пятнадцать суток. В довесок ко всему остальному. Я махнула рукой. Раньше я любила все эти пикировки с судьями, выставляла их потом в Facebook, собирая тысячи перепостов, и меня часто цитировали «Свобода» и «Росбалт». Но теперь в этом не было никакого смысла. Я оговорила своих друзей, но от пыток и бессонной ночи не чувствовала ничего, только страшно горели соски.
Я почти не слушала, что происходило в зале. А очнулась, когда судья ушла на перерыв. Я села, прикрыв
– Не спи, сука, – оскалился он.
Вернувшись, судья спешно зачитала приговор. Из её быстрого бормотания я различила только, что была в числе организаторов группы, планирующей участие в народных восстаниях, революционных действиях, в столкновении с представителями действующего в России режима. Меня обвинили по статье 205.4 УК, часть первая и часть вторая – организация террористического сообщества и участие в нём, и арестовали на месяц.
После суда меня сразу отправили в «Печатники», СИЗО № 6. Все, кто там бывал, называли его СИЗО № 666.
– Единственный бабий изолятор в Москве. Переполнен, как ад грешниками, – со знанием дела сказала мне женщина, которую везли вместе со мной. – Тебя за что?
У неё было одутловатое, потрескавшееся лицо, грязные спутанные волосы и большой мешок, набитый вещами, который она прижимала к себе.
– Ни за что. За политику.
– Ой-ё. Политика, скажешь тоже. Я как это слово слышу, так крещусь сразу, – и она действительно широко перекрестилась. – Ну, у нас всегда так, ни за что, это они любят, – она кивнула на полицейских, сидевших в кабине автозака.
– А вас за что? – спросила я без всякого интереса.
– Да меня всё время за дело, – засмеялась она, обнажив чёрные, гнилые зубы. – Жизнь-то она такая, сложная. Сука она, жизнь эта. Но в «трёх шестёрках» хорошо, кормят, крыша над головой. Много ли надо-то?
Мы какое-то время молчали.
– Я стукачка, – сказала я. – Они выбили из меня показания, заставили оговорить друзей.
Задрав одежду, я показала грудь. Женщина ничего не ответила, просто обняла меня и поцеловала в макушку. Меня вырвало на пол.
В изоляторе меня привели в камеру для новоприбывших и больных. Огромное помещение с рядами железных двухъярусных кроватей, застеленных серыми одеялами. Там было душно, воздух казался густым, хоть руками потрогай, и у меня тут же разболелась голова.
– Можешь лечь там, – сказали мне женщины, кивнув на свободное место на втором ярусе. – Только там чахоточная, смотри не заразись. Мы от неё подальше держимся.
Я посмотрела на женщину, которая лежала, отвернувшись к стене.
– Почему она не в больнице?
Никто не ответил.
Скоро за мной пришла надзирательница в марлевой повязке на лице. От усталости я еле передвигала ноги, и она на меня всё время прикрикивала. Меня отвели на флюорографию, взяли анализы крови и мочи. Тюремные медсёстры видели мою грудь, с синяками и обуглившимися сосками, покрытыми кровоточащей коркой, но ничего не спрашивали. Я хотела было сама сказать про пытки, но от воспоминаний о них меня снова вырвало.
Когда я вернулась, привели ещё одну женщину. Она не останавливаясь кричала от боли. Мне сказали, что у неё нашли рак на последней стадии и скоро должны перевести в тюремную больницу, а может, даже отпустить домой. Она сидела уже десять лет – зарубила топором мужа,
который её избивал. В СИЗО её привезли из зоны во Владимирской области.– Да заткнись же ты, – заплакала туберкулёзница. – Кто-нибудь, заткните её!
Мне тоже хотелось, чтобы она перестала наконец кричать, это было невыносимо.
Она не стихала до самой ночи. В конце концов женщины застучали по двери:
– Позовите врача! Дайте ей обезболивающее! Переведите её от нас!
Но никто не пришёл. Туберкулёзница, не выдержав, свернула свой обхарканный платок и затолкала ей в рот. Новенькая продолжала кричать, но уже тише.
Я не спала всю ночь, было душно, сыро, не хватало воздуха, болела грудь, больная раком приглушённо кричала, туберкулёзница кашляла, остальные храпели.
Ко мне пришёл адвокат, в мятом костюме, взъерошенный, словно спал не раздеваясь и только что встал. Я всё ему рассказала, показала на руках следы от верёвок. Плакала и не могла остановиться.
– Под пытками и не в таком признаются. Не плачь, ты не виновата.
– Что теперь будет?
– Твои показания используют против остальных.
– А если я откажусь? На суде?
– Это ничего не изменит. Они всё равно используют то, что выбили во время пыток. А сказанное на суде проигнорируют. И тебе будет только хуже.
– Но хотя бы журналисты напишут, что я не крыса?
– Тебе сейчас кажется, что это важно, что там о тебе все думают. Но поверь, пройдёт суд, тебя отправят в какую-нибудь Мордовию, и все про тебя забудут. Знаешь, как будет выглядеть каждый твой день? Подъём в шесть утра, завтрак, работа на швейном производстве, обед, снова работа, два часа свободного времени, ужин и спать. И так каждый божий день. Лучшие годы твоей жизни. А была ты крысой или нет, сломалась ты или нет, всем будет плевать. Я видел много таких историй, память у людей короткая, новостей много, сажают каждый день, а ещё политика, экономика, жизнь звёзд, новые средства от целлюлита и распродажи в модных магазинах. Вас всех забудут, и быстро. Поэтому думай только о себе. Сотрудничай, изворачивайся, лги, спасай свою шкуру.
Я вытерла рукавом нос и посмотрела на него удивлённо:
– Это вы мне как адвокат советуете?
– Как человек, который много видел.
Я подумала: а он не засланный? Адвокат хмыкнул, будто прочитал мои мысли, и перегнулся через стол.
– Ты должна сделать всё, чтобы тебя перевели под домашний арест, – зашептал он мне. А потом ещё тише, так что я едва расслышала: – И беги, беги отсюда.
– Да куда?
– Куда глаза глядят!
– Следователь сказал, что, если буду хорошо себя вести, меня переведут в статус свидетеля.
– Ты веришь следователям? Вот так новость. Человек, который пошёл на сделку, не является свидетелем в полном смысле слова. У тебя будет особый процессуальный статус. Вместо пятнадцати лет дадут пять, например. Но ты должна понимать, что это сделка без гарантий. Можешь и пятнадцать получить, несмотря ни на что.
Он нервно взглянул на часы.
– Куда глаза глядят, – повторил адвокат на прощание.
Меня несколько раз вызывали на допрос, и я подтвердила свои показания. Каждый раз, когда встречалась со следователем, грудь начинала нестерпимо болеть, напоминая о пытках. Один раз меня вырвало на стол. Он достал из стола пачку салфеток и протянул мне, чтобы вытерла за собой.