Рыжее братство. Трилогия

Едва мы въехали в ворота, оказались на небольшом рынке, где продавались всякая мелочь и съестное – либо фруктыовощи, либо готовящиеся прямо при нас горячие блюда.

Ну ничего не могу с собой поделать, я дитя современного города, обожаю есть на ходу, причем не чтонибудь диетически правильное, а, как всегда ворчала моя строгая бабушка, гадость вроде пирожков, шаурмы, хычинов и прочей мерзкой, отвратительной, ужасно вредной, жирной, но такой вкусной еды. Вкусной еще более оттого, что она неодобряема. Всегда любила делать не так, как положено, а как хочется. Когда в кошельке завелась собственная мелочь «на булавки», появляясь на рынке, непременно покупала себе вредный жареный продукт, правда, того, что вчера еще могло мяукать, старалась избегать.

Ароматы съестного, немножко похожие на запахи моего рынка, уловила первыми. Вторым, вернее, второй, что я заметила, стоило отъехать подальше и достигнуть зоны, недоступной зорким глазам стражников, стала стайка ребятни, кинувшейся к нашим лошадям. Шустрые худые мальки в невообразимой рванине окружили нас галдящей толпой, вероятно, решили: раз я лицо женского пола, значит, обязательно должна растрогаться, глядя в умильно задранные вверх мордашки и протянутые в мольбе грязные ручонки.

Вот тут дети ошиблись! Я терпеть не могу нищих и бомжей. Эти воняющие экскрементами, блевотиной, вечно грязные и пьяные создания вызывают у меня гадливое отвращение. Что же касается категории относительно чистых людей разного возраста, стоящих в людных местах с протянутой рукой, поначалу я им даже сочувствовала и бросала мелочь, бросала до тех пор, пока не увидела одну очень знакомую, такую невинноголодную бабулечку, прикупающую в супермаркете красную икру и севрюжку.

С тех пор как отрезало. Я перестала верить в сказки об умирающих с голоду посреди большого города людях, а в то, что не наше дело, на что будут тратиться наши деньги, не верила никогда, я не настолько религиозна, чтобы считать, будто подача милостыни – в любом случае есть благо для души дающего. Если дадено с единственной целью – искупить собственные грехи, обелиться перед Всевышним – это наглая взятка Богу и вредная ложь самому себе. Я – горжусь! – изобрела прекрасный способ борьбы с попрошайками. Нет, я не отворачивалась от протянутой руки и не крыла вымогателей матом, поступала куда проще и хитрее. Вот и сейчас, пока Лакс пытался отогнать малышню, твердо ответила детишкам, голосящим на разные лады: «Магева, подай на хлебушек!»

– Денег не дам, но если кто голоден, пошли, накормлю, – и направила Дэлькора к объемистой пожилой тетушке с несколькими корзинками круглых хлебов. Аромат свежей выпечки даже на мой, еще не раздразненный голодом нюх, был весьма хорош, как из приличной булочной.

Сообразив, что я настроена серьезно, часть детей и подростков, примерно треть (в основном те, что постарше) отсеялась и вернулась к местам на площади ловить на жалость лохов. Остальные продолжали толпиться вокруг заинтересованно вертящего головой эльфийского жеребца, впервые оказавшегося в человеческом городе.

– Почем хлеб, матушка? – нагнувшись ближе к торговке, воспроизвела услышанное краем уха обращение.

– Медяшку, почтенная магева, – откликнулась женщина, пристально следя за оравой детей, но не решаясь отогнать пришедших по моему приглашению.

– Сколько медяшек в бронзовке? – спросила вора.

– Двенадцать, – машинально ответил тот.

В бронзовках я разбираться уже научилась, поэтому сунула руку в карман и извлекла две монетки, третью часть из всего запаса, оставшегося у меня.

– Давай на все! – сделала заказ пышнотелой, как хлеба, булочнице, отдала деньги авансом и попросила Лакса: – Поможешь?

Уяснив, что я затеяла, вор деловито кивнул и соскочил с коня. Заработал импровизированный конвейер. Мой рыжий спутник своим поясным ножом пластал караваи и вручал части ребятишкам. Те поначалу с робостью, а потом все более проворно тянули руки к хлебу, хватали, откусывали огромными кусками и жадно жевали.

Надо же, и впрямь голодные! Ну что я удивляюсь? В этих краях уровень жизни куда ниже, чем в моей стране. Впрочем, гдето в слаборазвитой Африке таких дистрофиков тоже хоть отбавляй, а иначе не вещали бы статистики с неизменным трагизмом про смертность от голода.

Румяных караваев с лихвой хватило всем страждущим. С набитыми ртами, прижимая к груди хлеб про запас, ребятишки пытались вежливо благодарить меня за еду, но то и дело сбивались на местный аналог фени. Мне стало немножко неловко от своих подозрений по поводу малолетних попрошаек. Настолько неловко, что, вытащив еще три монетки, я протянула их женщине и попросила, стараясь говорить сердечно и в то же время строго:

– Я вижу, ты честная торговка и душа у тебя чиста. Вот, возьми еще и покорми их завтра, когда попросят.

Деньги булочница взяла и пылко заверила меня, прижимая пухлую руку к высокой пышной груди, прячущейся под застиранным до ровного серозеленого цвета блузоном:

– Сделаю, магева, ни медяшки себе не оставлю. Мне и самой их, бедняжек, так жаль, что сердце щемит, но коль хлеб задарма раздавать буду, моим деткам голодать придется, а муж и вовсе прибьет.

– Спасибо, – откликнулась я, внимательно выслушав исповедь торговки, и собралась уж ехать к гостинице или, как сказал Лакс, одному отличному трактиру, в котором хозяйничал его добрый знакомый.

Однако, уразумев, что я не заколдовываю попрошаек и не зову стражу, а со всей дури ударилась в благотворительность, страх перед магевой потерял и один из взрослых нищих. Обдав меня хорошо знакомой смесью запахов, создание неопределенного возраста и совершенно потрясающей по части бородавок, язв и ран наружности протолкалось ближе к Дэлькору и протянуло руку. Жеребец шарахнулся от него в сторону, ощерил зубы, но кусать антисанитарную мерзость не стал. Второй попытки облапать моего не столь терпимого к грязи и запахам коня нищий благоразумно делать не стал, ограничился заунывным, прекрасно отработанным жалобным нытьем о своих ранах и болезнях. Это чтоб дурамагева не хлеб ему пихать стала, а деньгами на лекарства поспособствовала. Я еще раз оглядела вонючего попрошайку и сделала ему встречное предложение, протянув в его направлении длань таким жестом, чтобы он выглядел истинно колдовским:

– Давай я лучше тебя вылечу бесплатно!

Нищий, до сих пор припадавший, кажется, на обе ноги и шатавшийся под порывами легчайшего ветерка, разом заткнул фонтан, развернулся и сиганул прочь, исчез из виду так быстро, что я и глазом моргнуть не успела. Может, он сам из этих, из магов, и владеет телепортацией?

Лакс, наслаждавшийся представлением (ну еще бы, вонючий пройдоха тянул грабли не к его имуществу!), громко захохотал, сытые детишки, явно получившие от комедии положений не меньшее удовольствие, подхватили смех. Он загулял по площади волнами. Все новые и новые люди, оказавшиеся поблизости, узнавали, в чем дело, и принимались хохотать. Под такой аккомпанемент мы и уехали прочь.

– Слишком ты щедрая и добрая, Оса, – нравоучительно попенял вор.

– Нет, я жадная, скупая и злая, – заупрямилась, вспоминая, как поблескивали подозрительной влагой глаза Лакса, когда он оделял хлебом малышей, – просто от мелочи хотелось избавиться. И вообще, неужто такой концерт не стоил пяти бронзовок?

– Я б и серебряк отдал, – ухмыльнулся Лакс и хлопнул себя по бедру. – Нет, как он от тебя драпал!

Мы снова рассмеялись. Лошади звонко цокали копытами по булыжникам мостовой. Такая роскошь, снова предупредил меня приятель, далеко не везде в городе имеется, но где есть, ходить истинное удовольствие, не рискуешь по уши провалиться в помойную лужу.