Рыжее братство. Трилогия

В храм под конвоем из шести стражников, одного дудельщика, чтоб у него, садиста, язык отсох, и типа совершенно судейской наружности ввели трех человек в одинаковых серых робах, более всего напоминающих мешки с тремя дырками для рук и головы. Точно такие же, только без дырок, я видела у себя в подвале с картошкой, а если с дырками, то на городском показе мод начинающих кутюрье, нет, всетаки здешние были симпатичнее. Руки и ноги у троих в сером без всякой лишней жестокости довольно крепко были связаны веревками. Жрецы выстроились с чемто вроде метелок в руках и нацепленными на физиономии строгими выражениями по обеим сторонам от расстеленного коврика.

– Значит, тебе обязательно тут торчать, изучая будущих жертв? – поинтересовалась у палача.

– Нет, – нахмурился воин и, помявшись, признался: – Это я для себя. Слушаю их исповеди, чтобы понять, что не невинных людей буду жизни лишать.

– А если приговоренный будет о своей безгрешности кричать? – иезуитски уточнила я.

– Бывали такие, – спокойно кивнул палач, – только Гарнаг все видит!

– С этого места прошу поподробнее, – заметила я, фамильярно дернув мужчину за рукав.

Раз ему меня по плечу похлопывать можно, значит, и мне вот так запросто с ним тоже не возбраняется!

– Его глаза. – Собеседник указал на черные камушки, вставленные в глазницы статуи. – Когда идет гласная исповедь и кается виновный, глаза красным горят, цветом крови, а коль невинного огульно обвинили, по навету клеветническому, голубым вспыхивают.

– Интересный светофор получается, – одобрила я метод классификации преступников, способствующий свершению гарантированно справедливого правосудия и уберегающий систему от коррупции, если действительно речь идет о настоящем чуде и жрецы ему никакими физическими методами не способствуют. И тут же, не удержавшись, полюбопытствовала:

– А бывало, что глазки Гарнага вообще черными оставались?

– Редко, но бывало, – согласился палач. – Это значит, что люди сами разбираться в деле должны.

«А может, у Гарнага передатчик забарахлил?» – подумалось мне, но посвящать палача в свои сомнения не стала. Работа у него и так нервная, к чему лишние сомнения и терзания. Будь он равнодушной скотиной, казнил бы приговоренных, как в контракте условлено, и в ус не дул, а он переживает. Одно дело врага в бою зарубить, а совсем другое того на тот свет отправить, кого к тебе как телка на заклание привели. Чтоб спокойней спалось, надо знать, какого мерзавца жизни лишаешь.

– Потому и магам в храм вход не заказан? Если молчит божество, значит, имеет право голоса человеческая магия, – скорее констатировала, чем спросила я и начала внимательнее разглядывать преступников.

– Да, – согласился воин и задал каверзный вопрос: – Ты вон сможешь определить, как Гарнаг, кто повинен?

– А хрен его знает, – честно призналась, разглядывая троицу в серых мешках, – но попробую, самой интересно.

Тем временем первого заключенного с физиономией типичного отморозка, такие и у нас с бутылочными розочками или финками да кастетами по подворотням слоняются, двое стражей силком заставили опуститься на колени перед статуей Гарнага. Судейский извлек из плоского сундучка на поясе свиток, развернул и громко, с выражением, наверное, тем самым, какое Демосфен с камешками во рту с детства у речки репетировал, зачитал послужной список преступника, именуемого Гош Косой. Грабитель и убийца, бесчинствовавший в городе немногим более полугода и успевший отправить на тот свет более десятка человек, в том числе женщин и детей. Мерзавец грабил не только одиночек на темных улицах, он и домами не брезговал, теперь же внимал перечислению собственных заслуг с гордой улыбкой.

Судейский читал долго, мне даже удалось отвлечься от красочных описаний злодейств (в этот мир еще не добралась юридическая терминология, поэтому было понятно каждое слово) и вспомнить, что я, собственно, собиралась делать. Виновен или нет? Я усилием воли вызвала перед своими глазами пылающую холодной голубизной руну тейваз, одну из самых моих любимых. Руна справедливости засияла между мной и Гошем Косым, а над ним я разглядела черное пламя.

Не задумываясь, откуда пришла эта уверенность, украдкой указала пальцем на Гоша и шепнула палачу:

– Этот виновен! – перевела взгляд на второго, дюжего хмурого мужика с таким отсутствующим выражением лица, что хотелось постучать по голове и спросить: «Эй, есть кто дома?» – или даже: «Эни боди хоум?»

Черное пламя над головой здоровяка плясало столь же бодро, как и над Косым подонком. Только вот сам он словно распадался в какомто беспорядочно мельтешащем сером вихре. Неожиданно я поняла, что означает и это видение:

– Этот тоже виновен, – мой палец указал на бугая, – только он еще и умом тронулся. То ли до, то ли после всего, чего натворил.

Третьей была девушка. Весьма симпатичная, если бы не зареванная мордашка, растрепанные волосы, роба и потухшие, мертвые, как зола залитого костра, глаза. Неужто тоже убийца? Черное пламя над ее головой вело себя странно, то появлялось, то исчезало. Я поморгала и посмотрела снова, пытаясь сосредоточиться сильнее, но видение не изменилось. Зато пришло объяснение. Переведя указующий перст обличителя на девушку, я поделилась с воином своим мнением:

– Она сделала то, в чем ее обвиняют, но в то же время не знала, что творит.

– Как это? – уточнил в легком замешательстве палач.

– Понятия не имею, я вижу то, что вижу, а подробностей давай подождем от судьи, вдруг понятней станет? – вздохнула и убрала неистовый свет тейваз, режущий глаз.

Судейский закончил чтение реестра преступлений Гоша Косого, жрец строго поинтересовался, не желает ли приговоренный покаяться. Тот бросил на священника презрительный взгляд и смачно харкнул на коврик. Так вот зачем его стелили! Чтобы потом было меньше проблем с грязью! Тогда еще одни жрец, чей балахон был оторочен по краю строгой алой каймой, воззвал к статуе, испрашивая ее вердикт по делу. Это было еще хуже, чем церковнославянский, смысл я худобедно уяснила, но повторять меня не просите, все равно не смогу. Черные зенки Гарнага полыхнули таким неистовокрасным, что я даже на миг поверила, будто статуя способна одним взором испепелить преступника. Лазер, чистый лазер!

И в это мгновение произошло еще коечто. Я поверила Лаксу, всему тому, что он говорил о богах, Силах и Творце, потому что огонь, горящий в глазницах статуи, не был уловкой или магическим фокусом. Это была высшая сила в чистом виде, я ощущала ее пульсацию, не присущую живым созданиям, куда более могучую и значительную. Обличающая мощь излилась в храме справедливости. Вытянулись по струнке, словно старались казаться прямее и ответственнее под оком божества, жрецы и стражники, преступники невольно задрожали сильнее, лишь Гош Косой взял да и плюнул на коврик еще раз, а потом отвернулся от Гарнаговой статуи. Невольно в глубине души зашевелилось нечто, похожее на уважение к ублюдку. Пусть кровожадный, однако же убежденный мерзавец, не собирающийся каяться в том, в чем себя виновным не считает, как жил всем назло, так и помрет. Неправильное, конечно, уважение, нельзя таких тварей уважать, но проявление силы пред лицом бога чегото да стоит.

Стража оттащила Косого (я, правда, так и не поняла, откуда прозвище «Косой»: ни глаза, ни рожа, пусть и бандитская, у него перекошены не были) прочь от коврика и на место первого толкнули второго смертника. Судейский вернул в сундучок свиток, достал другой и снова принялся вещать. Мужик слушал свой приговор, повесив голову. Тут была типичная бытовуха на почве чрезмерного употребления алкоголя. Нализавшись в зюзю, бугай схватился за топор и порешил всю семью, а потом и соседей. Так топором и махал, пока городская стража не подоспела. Значит, та серость, которую я разглядела, обозначала разрушение личности под действием зеленого змия. Сейчас мужик был болееменее адекватен, ведь в заключении его держали на просушке. Поэтому вполне осознавал, чего сотворил, вину принимал и оправдываться не собирался. После завершения чтения приговора (ему, как и вору, виселицу прочили) склонил голову еще ниже и глухо прогудел: