Рыжее знамя упрямства
Шрифт:
почти без запинки выдал Словко. – Ну… это пока вроде черновика, потом я пошлифую…
– Блеск! – восхитился Игорь, для которого рифмотворчество казалось волшебством.
– Маленький Фонарщик – это вроде как наш бронзовый мальчик? – тихо спросил сверху Рыжик.
– Ну, конечно, – охотно признался Игорь. – Там всего много "как у нас". Даже Кро-Кро – это вроде как мы с Ксюхой в раннем детстве. Только по правде она была вредная, не то, что Крошка… Ай! Ну и локоть, как деревяшка…
Мама Нессонова приоткрыла (уже не первый раз) дверь и сообщила, что "на дворе" первый час ночи. Не пора ли кончать затянувшиеся литературные чтения?
– Рыжик-то совсем замотанный, давно спать пора.
– Не, я еще не совсем… – тихонько откликнулся Рыжик.
– Все равно пора. Ксения, ну-ка на диван…
Ксеня послушалась.
Когда она ушла, Словко шепотом спросил Игоря:
– А когда доскажешь эту историю?
– Вот как соберемся в следующий раз… Ну, давайте спать.
Спать так спать… Но Словко вдруг ощутил, что от балконной двери слишком тянет холодком. Он забрался в спальник, задернул молнию "до пупа" и закрыл глаза. И уже начал дремать, как вдруг – будто толчок. Словко очнулся, прислушался. Игорь ровно дышал, небось, уже видел сон про свои планеты. А наверху…
Словко бесшумно отдернул молнию. Тихо вылез, встал. Положил подбородок на край верхней койки. Шепнул:
– Рыжик, ты чего?
– Я… ничего… – сказал Рыжик тоже шепотом.
– Ты всхлипываешь…
– Я не всхлипываю… Я пыхтю…
Словко протянул руку. Ладонью нащупал ершистые волосы, потом щеку. Щека была мокрая.
– Рыжик, не надо… Ну, понятно, столько всего было… Но ведь прошло уже… И мама скоро вернется. Это сперва кажется, что долго ждать, а потом не успеешь оглянуться…
Рыжик всхлипнул уже не таясь.
– Мы же все с тобой… – прошептал Словко. – Ты у нас такой… такой наш барабанщик. Не плачь…
В сумерках можно говорить слова, какие трудно сказать днем. Тем более, когда печаль маленького барабанщика вдруг цапнула тебя за душу, как своя.
– Рыжик… Хочешь, принесу завтра "Принца и нищего"? Ты как-то спрашивал, а я забыл…
– Ага… хочу… Словко… а ты можешь взять меня в свой экипаж? Ну, не сейчас, а когда будет место?
– Конечно, – сразу сказал Словко, хотя за секунду до этого не думал ни о чем таком. – Конечно, возьму. Вот Игорь и Ксеня уйдут в командиры, и сразу… Будете вместе с Сережкой.
– А это ничего, что я легкий?
– Сбалансируем… Матвея Рязанцева возьмем, он увесистый…
– Тогда хорошо…
– Да. А ты больше… не пыхти, ладно?
– Ладно… – выдохнул Рыжик.
– Ну, спи..
– Ага…
Словко нащупал Рыжкину руку, сжал тихонько ладонь, ощутил ответное слабое пожатие мокрых пальцев. Шагнул назад, забрался в спальник. Прислушался. Дыхания Рыжика не было слышно, однако и всхлипов – тоже. "Как он там в лесу один-то,
бедняга, пробирался…" – подумал Словко. И стало казаться, будто он – Рыжик. А лес не простой. Он из корабельных мачт разной толщины. Между мачтами – непроходимая чаща запутанного такелажа. Хорошо хотя бы, что сквозь нее светит негаснущий фонарик…Маленькое колесо оловянной кареты
Проснулся Словко рано. Увидел, как дрожат на белом косяке утренние лучи, отраженные стеклами соседнего дома. Глянул на часы, которые не снял на ночь: было начало седьмого. Тихо отошла дверь, скользнул из передней в комнату Рыжик. Робкий, тощенький, в одних полосатых трусиках. Наверно, ходил в туалет. Словко сразу прикрыл глаза – будто спит. Рыжик не полез к себе на верхнюю койку. Он обошел притихшего в спальнике Словко, осторожно приоткрыл балконную дверь, "просочился" наружу.
Словко опять открыл глаза, прислушался. Игорь посапывал, а Рыжика на балконе не было слышно. Словко почему-то забеспокоился, вылез из мешка. Увидел через стекло, что Рыжик стоит, навалившись грудью на перила, ежится от утренней зябкости. Отблески лучей искрились на волосах и зайчиками сидели на плечах. Словко мягко шагнул на балкон, встал рядом с Рыжиком. Тот быстро глянул на Словко и снова стал смотреть перед собой.
С высоты третьего этажа было виден двор с гаражами и густыми кленами. Было пусто. Лишь оранжевый кот пресекал по диагонали середину двора. "Тоже Рыжик", – усмехнулся про себя Словко. Но эта усмешка не прогнала тревогу. Словко положил руку на острое Рыжкино плечо. Это было как вопрос: "Всё ли в порядке?"
Рыжик быстро глянул опять. Потерся подбородком о плечо – рядом с пальцами Словко. И вдруг сказал полушепотом:
– Думаешь, я вчера… почему так…
В этом так было признание ночных слез.
– Заскучал, да? – понимающе сказал Словко. И снова как бы впитал в себя вчерашнюю Рыжкину печаль.
– Ну… да… – тихонько признался Рыжик. – Я колесико потерял… Сперва думал: "Ну, потерял и потерял, не беда. Главное, что вернулся… Целый день так думал. А вечером… зацарапало так…
Словко сразу понял, о чем речь. Рыжик всегда носил на груди, на суровой нитке, серебристое колесико. Оловянное, наверно. Размером с рублевую денежку… Многие носили что-нибудь так, на шнурке или на цепочке. Кто крестик, а кто шестиконечную звездочку или какой-нибудь амулетик: пластмассового крабика, дырчатый камушек, монетку с корабликом… Про это не говорили. Раз носит человек, значит ему так надо… Словко понимал, что колесико связано у Рыжика с его большим колесом, которое… Которое непонятно, с чем связано. Про то колесо Рыжика больше не расспрашивали даже те, кто помог его установить. Лишь однажды Кирилл Инаков спросил на ходу:
– Рыжик, вертится та штука?
– Ага. Если раскрутишь, вертится долго-долго, – охотно отозвался Рыжик…
"Да, недаром он попросил подкручивать его, когда уезжал", – вспомнил Словко.
– В лесу обронил? – спросил он, ощущая всю горечь Рыжкиной потери.
– Не… В лесу оно было со мной, – отозвался Рыжик сипловато (уж не со слезинками ли опять?). – Я точно знаю, где. У самой дороги, напротив столба "тридцать два километра". Там такой завал из сухих деревьев. Когда начал перелезать, оно еще было со мной, а потом, в машине уже… прощупал, а его нет…