Рыжие сестры

– Хороши формы.

– Да, формы что надо! – подхватывали остальные.

Священник поглядел на них из-под упавших век, и его взгляд показался им укоризненным; тогда один из тех, кто отпускал комплименты, вскинул голову и повторил со злостью:

– Уж больно хороши формы!

Последняя фраза долетела до сеньоры в пальто, и она, повернувшись к говорившему в профиль, окинула его взглядом богом данных ей глаз, в которых словно бродило молодое вино.

– И потом, женщина любит, когда ей говорят, что она нравится, – сказал другой.

– Нравится… нравится… нравится… – добавил третий из той компании, подмигивая в сторону священника.

Все засмеялись. Священник глубоко вздохнул и еле слышно произнес что-то по-латыни.

Плинио в своем помятом костюме тоже походил на пенсионера, завсегдатая этого кафе. Он стряхнул пепел, которым был весь обсыпан, и задумчиво уставился в окно. Похоже, этот человек ничем не поможет в деле сестер Пелаес. К тому же его злило, что они до сих пор понятия не имели о существовании кузена-управляющего. «В деревне, – опять подумал он, – каждый человек – это нечто целое, законченное и в то же время часть большого – семьи. Там человека знают со всех сторон, знают его место в семье. А в больших городах людей видишь по частям, сбоку. И почти не имеешь представления обо всей семье. В деревне можно охватить взглядом всю историю жизни человека. А здесь ее надо складывать, как мозаику, из кусочков. Там жизнь каждого подобна книге, которая пополняется день за днем новыми событиями, о чем тебе рассказывают они сами или их близкие. Здесь же в лучшем случае тебе известны названия глав. Там ты сидишь на террасе «Сан-Фернандо», мимо проходит человек, а ты уже в памяти перелопачиваешь всю его жизнь, его удачи и невзгоды, его недостатки и его достоинства, его барыши и убытки, кто его обманул и кто у него помер, и в голову лезут даты: когда он сломал руку, когда eго укусила собака, а у его внучки приключился приступ аппендицита А уж если напрячься, так вспомнишь, где у них место на кладбища в какой лавочке они покупают провизию и какой цирюльник скоблит ему личность по субботам. Здесь же ты как будто видишь не людей, а их тени – сами они друг на друга не смотрят, друг с другом не разговаривают, все равно как афиша: объявляет о человеке, но его живой сути не показывает. Да и женщины-то привлекают твое внимание только формами и подрагиванием бедер… Поэтому бить полицейским в Мадриде – занятие научное и автоматическое. Всякое дело приходится начинать с выяснения, кто есть кто. А в деревне у полицейского работа человечная, сельский полицейский должен отыскать потайной уголок в жизни тех, кого он знает. Деревня – как книга. А города – как лживые газеты…»

– Смотри-ка, а она не прочь, – продолжал за соседним столиком тот, у которого голос был похож на шипящее на сковородке масло, не сводя глаз с женщины у стойки.

– Не прочь, только, наверное, не задаром.

– А может, и задаром. Может, прихоть, хочет скоротать вечерок – Черт подери, так и скажи ей.

Но тут в кафе вошел очень хорошо одетый молодой человек, которого, должно быть, ожидала женщина.

– Представление окончено, – сказал владелец шипящего голоса.

– А я-то удивлялся, что такая вышла на поиски. С этакими формами…

– Итак, сеньоры, вы идете со мною к Хосе Марии Пелаесу?

– Идем.

Они остановились на Пуэрта-дель-Соль, дожидаясь такси. Здесь, на улице, почти незаметно было, что творится у священник, с веками. Поток пешеходов, хлынувших через улицу, чуть было не унес дона Лотарио, и тот, размахивая руками, как в старой кинокомедии, с трудом удерживался на месте. Священник поднимал руку навстречу каждому проезжавшему мимо такси. Видимо он не мог отличить свободного от занятого. Ветеринар каждый paз украдкой хмыкал. Плинио смотрел на балконы гостиницы, и ему хотелось немедленно бросить всех кузенов, ужин, все на свете и от правиться спать. Свободного такси не было. Дон Лотарио локтем подтолкнул Плинио. Какой-то старичок, прилично одетый, рылся в урне, перебирая бумажки. Каждую бумажку просматривал. Некоторые совал в карман, а остальные с рассеянным видом выбрасывал. Изо всех карманов у него торчали бумажки.

– Что это он ищет? – спросил ветеринар.

– Не знаю… Да и он, по-моему, тоже, – вяло ответил Плинио.

Перебрав все, старичок кинулся к следующей урне, ничуть не заботясь, смотрят на него или нет.

Наконец подошло свободное такси, и они доехали до улицы Клаудио Коэльо. Слуга сказал им, что сеньор Хосе Мария уже приехал. Служанка, очень тоненькая, провела их из приемной в большой кабинет. За огромным столом сидел мужчина в зеленом шелковом халате и разглядывал в лупу марки. Ему было лет пятьдесят, бородка аккуратно подстрижена, очки в золотой оправе, стекла очков формой напоминали половинки яйца. Он сделал движение, будто собрался подняться им навстречу, но не встал, а так и остался сидеть, словно привязанный к креслу. На вошедших он посмотрел пустым взглядом, плотно сжав губы.

Дон Хасинто представил ему Плинио и дона Лотарио. Хосе Мария Пелаес неопределенно кивнул и жестом предложил всем сесть. Он не пожал им руки, а лишь вяло протянул кончики пальцев.

Дон Хасинто, высоко задирая голову, изложил историю исчезновения его кузин и разъяснил миссию Плинио и его друга. Кузен слушал все с тем же бесстрастным видом, лишь время от времени украдкой бросая взгляд на лежавшие перед ним марки.

Когда священник закончил свой рассказ, наступило короткое молчание; затем кузен произнес сытым и даже рассерженным тоном:

– Я не понял, что же вы собираетесь делать в этой связи.

В комнате, куда ни глянь, лежали альбомы для марок. Гости, жавшиеся на маленьком диванчике – в кабинете можно было сидеть только на нем, если не считать кресла самого кузена, – чувствовали себя довольно стесненно. Мебель тут была современная и красивая, но ее было мало. В этом кабинете все предназначалось для марок.

Опять наступило молчание, затем Плинио строго спросил:

– Почему вы не вернулись из Парижа сразу же, как только узнали об исчезновении сестер?

Кузен поглядел на Плинио так, словно только теперь заметил его присутствие, потом на священника и только потом – на марки; наконец, почти комично пожав плечами, сказал, глядя в пол:

– А чем я мог помочь?

– Ну, например, помочь нам нащупать след.

– …Я не знаю никакого следа, даю вам слово.

Плинио поднялся. Остальные последовали его примеру, с некоторым усилием отрываясь от диванчика.

– Я полагаю, вы не собираетесь в ближайшие дни уезжать из Мадрида?

– Пожалуй, нет. У меня тут много дел. – И он указал на марки.

Хосе Мария тоже поднялся с кресла, очень неспешно, наверное, он от природы был медлителен. И пошел следом за ними, засунув руки в карманы и низко свесив голову. Несмотря на то что он был довольно молод и сложением не слаб, двигался он как старик. В гостиной он сказал тихо, словно про себя:

– Никогда у меня не было склонности к детективным историям, и я просто не знаю, что сказать.

– Речь идет не о детективных историях, а о ваших кузинах, – отозвался Плинио.

– Если на то пошло, – сказал тот как бы через силу, скребя свой с заметной проседью затылок, – единственное, что я могу сообщить вам интересного, – это то, что у них был пистолет.

– Как – пистолет?! – встрепенулся Плинио.

– Да, у них был дядин пистолет.

– И что?…

– Если он на месте…

Священник, пораженный, уставился на Плинио.

– У них – пистолет?

– Вот кузен говорит. Где же они его держали?

– В постели тетушки Алисии, под матрацем.

– Действительно, под матрацами мы не смотрели.

– А я думал, полицейские осматривают все.

– Может, вы будете так добры и пойдете с нами в квартиру ваших кузин: вдруг вспомните еще что-нибудь.

– Хорошо.

Не вынимая рук из карманов, он замер, глядя в пол. Все ждали, что будет дальше. Наконец он снял очки со стеклами как две половинки яйца, подошел к вешалке, надел плащ, шляпу и сказал:

– Я готов.

– Ты халат не будешь снимать? – спросил его священник.

– Нет…

В такси они ехали молча. Поднялись наверх. Теперь в квартире казалось холоднее. Когда вошли, кузен как будто заторопился, если про него можно так сказать, и, ни слова не говоря, направила в спальню сестер. Все гуськом пошли за ним. Он зажег лампу на тумбочке, опустился на колени у постели, засунул руку меж двух набитых шерстью матрацев и, уставившись взглядом в потолок, начал шарить. Наконец вытащил картонную коробку. Не открывая взвесил на руке.