Рыжий дьявол

Познакомился я также с работой и планами экспедиции. Она состояла из трех отрядов. И все они занимались, в общем, одним делом: изучали загадочный и сложный этногенез Тувы — старинного урянхайского края.

Дело в том, что в этом краю существовала редкостная смесь почти всех языковых и расовых элементов Южной Сибири и Северной Азии. И данное обстоятельство озадачивало ученых… А Гринберг, тот попросту полагал, что именно здесь-то и надобно искать следы палеазиатской расы; останки таинственных „протомонголоидов", когда-то обитавших, судя по всему, в тибетских и саянских горах. Однако эту его идею решительно опроверг Антон Овчаренко:

— Ты, Осип, как всегда, перебарщиваешь, несешь чушь… Сибирский очаг расообразования, как известно, вторичный. И, стало быть, все эти языки не возникли здесь, а пришли сюда. Ведь Урянхай лежит на пересечении древнейших путей… Это великий исторический перекресток!

— Ну вот, — поморщился Гринберг, — опять ты мне прописные истины читаешь… Учись, старик, мыслить широко, поэтично.

— Я не поэт, — резко сказал Антон, — я ученый.

— Не ученый ты, а начетчик. Во всяком случае, меня лично теория „перекрестка" никак не устраивает… Слаба эта теорийка, слаба!

— Но другой-то ведь нету, — тихо проговорил Антон. Приходится пока мириться. И по правде говоря, что мы знаем? Грумм-Гржимайло не зря писал о тувинцах. „Эта народность останется для нас навсегда неопределенной". Слова эти, заметь, принадлежат метру, генералу от науки! А мы кто? Рядовые…

— Однако плох тот рядовой, кто не хочет сам стать генералом!

— Ты опять меня не понял. Я ведь не гонюсь за чинами.

Ребята продолжали спорить. И я слушал их с интересом. Но предпочитал не вмешиваться в спор — помалкивал.

Катя тоже в разговор не вмешивалась; с аппетитом ела, пила. Затем закурила. И улыбнулась мне, щуря глаз от дыма:

— Вот так они всегда. Один оптимист, фантазер, романтик. Другой скептик, пессимист.

В этот момент к нам подошел коренастый, приземистый парень в кожаной куртке — шофер отряда. Он живо присел к столу, выплеснул в стакан остатки водки из бутылки. И тронул за плечо Антона:

— Эй, пессимист, подвинь-ка мне салат.

— Да какой я, к черту, пессимист? — дернулся Антон. — Что за манера навешивать ярлыки? Просто я не люблю пустого фантазерства.

Ладно, остынь, пробормотал шофер примирительно, шуток, что ли, не понимаешь?

Он выпил, отдулся. И помаргивая, оглядел собравшихся.

— А знаете, ребята, какая разница между оптимистом и пессимистом?

— Тут много вариантов… — заговорил Антон.

Но Гринберг перебил его:

— Давай, Митя! Выкладывай!

— Пессимист считает, что все женщины бляди. А оптимист только на это и рассчитывает.

— Здорово, — смеясь, воскликнула Катя, — самый остроумный ответ.

Потом она повернулась ко мне — отбросила со лба непослушную прядку.

— Ну а ты, — спросила она, — ты вообще-то кто по натуре?

И я ответил, посмотрев на нее долгим взглядом:

— Конечно же оптимист!

ДОРОГИ ТУВЫ

Отряд покинул город на следующее утро. В распоряжении исследователей был небольшой грузовичок с кузовом, крытый брезентом. Там уселись Осип, Антон и я. Катя поместилась рядом с шофером. И машина покатила, увязая в густой, весенней, непролазной грязи.

Настоящих дорог в современном понимании в Туве почти еще не было. На всю республику имелся тогда, в 1956 году, лишь один Усинский тракт, связывающий Сибирь с Монголией. Но он проходил восточнее и был нам ни к чему. А на нашем юго-западном направлении встречались только старые караванные тропы да глухие проселки.

Однако современная техника начала уже вторгаться в Туву; это подтверждалось обилием всякого мусора… Повсюду на обочинах валялись автомобильные покрышки, какие-то детали моторов. А иногда и целые составы погибших грузовиков и автобусов.

— У здешних водителей, — сказал шофер Митя, — как и у минеров, участь одна… Они могут ошибиться один только раз! И если уж сплоховал — кранты. Помощи тут ждать не от кого. И неоткуда. Я знаю случаи, когда ребята застревали здесь зимой, и только потом, спустя несколько месяцев, отыскивали их черепа.

— А затем какие-нибудь энтузиасты, — подхватил Антон, — изучив эти черепа, создавали оригинальные теории.

— Это на кого же ты намекаешь? — спросил Гринберг.

И сейчас же они заспорили.

Они всегда спорили. По любому поводу. И внешне тоже были совершенно несхожими, разными. Причем самое забавное заключалось в том, что „пессимист" Овчаренко был рослым, спортивным, розовощеким парнем, с чистыми голубыми глазами и кудрявой „стильной" бородкой. А в „романтиках" ходил маленький, сутулый, длинноносый Гринберг, похожий в профиль на ворона. Они словно бы поменялись ролями; каждый взял себе чужое амплуа… А впрочем, это не мешало им крепко дружить. Они были неразлучны, два этих антипода! И вот так — споря и перебраниваясь, ездили вместе уже третий год.

Что же касается Кати, то она была еще студенткой, писала дипломную работу о вымерших тюркских языках. И в экспедицию прикатила вместе с мужем — антропологом Сергеем Новиковым.

Дипломная эта работа как раз и загнала ее в Тоджинский район. Там сохранились кое-какие надписи „Орхоно-Енисейского" периода. Но вообще-то научные проблемы интересовали ее мало… И когда я спросил Катю: „Какова же твоя специальность?" — она ответила, поигрывая бровью: „Женщина!"

Ну, что ж. Такая специальность тоже существует. И Катя, как я убедился вскоре, была в этой области мастерицей.

Как-то раз на ночной стоянке, после ужина она шепнула мне:

— Хочешь, пойдем побродим вон в тот лесок? Почитаешь стихи. Я согласился. И она добавила, тряхнув челочкой:

— Только чтоб тихо… Дождись, когда все уснут.

Спустя часа два мы уже пробирались с ней сквозь сырые темные заросли. Шуршал под ногами непросохший хворост, хлюпала грязь. Глухо вскрикивала ночная неведомая птица. Катя вздрагивала и прижималась ко мне, и глаза ее в лунном свете мерцали маняще и плотоядно. Я сказал, поеживаясь:

— Холодно, неуютно… Какие уж тут стихи!

— Это верно, — усмехнулась она, — стихи потом. Давай-ка займемся делом.

— Но где? — озираясь, спросил я. — И как? Такая сырость…

— Ничего, — мигнула она, — давай! Прямо здесь!

Да, она оказалась большой специалисткой! Она умела устраиваться в любых условиях, в самых неудобных местах. Причем все она делала азартно, с ненасытной жадностью и в то же время деловито и ловко.

— Откуда у тебя, крошка, такая выучка? — поинтересовался я затем. — Ты тут прямо — доктор наук.