Рыжий дьявол

И только я об этом подумал, редактор тихо спросил, перегибаясь через стол:

— А с женой его, Катей, ты знаком?

— Немного…

— Путался с ней?

— Ну, чего уж вы так, — забормотал я, ерзая на стуле. — Причем здесь это?

— Ты не увиливай, говори начистоту! — сказал он. — Ведь если ты с ней путался, это объясняет все. Катерина, пойми, ненормальная. Какая-то нимфоманка, что ли… И в экспедиции все это знают. И побаиваются ее.

— Верно, — кивнул я задумчиво. — Я тоже заметил.

— Но боятся-то, главным образом, почему? Она беспрерывно затевает всякие истории, а потом сама же рассказывает обо всем Сергею.

— Ого! Странная семейка!

— Более чем странная. И ей он все прощает. А вот мужиков не щадит…

— Так значит, этот донос не первый?

— О, нет. Далеко нет! Сергей — человек очень опытный. У него точный прицел. Смотри, как он тебя бьет, какие обвинения навешивает! Но, конечно, самый тяжелый здесь третий пункт! Дух поповщины в рядах журналистов! Религиозный дурман, распространяемый одним из работников партийной прессы! Представляешь, как все это звучит?

Редактор снова снял очки. Потер покрасневшие веки. И с минуту мы молча смотрели друг на друга. Он был голубоглаз и светловолос, этот мой начальник. Но светлый цвет его волос скрашивал обильную седину, а голубые глаза давно уже выцвели. Я знал кое-что о его биографии, знал, что жестокая наша эпоха не пощадила и его, и сюда, в азиатскую эту глушь, он попал тоже не случайно… Но все же в отличие, скажем, от меня, он оставался главным редактором и отвечал за многое. И я видел, какой он был напряженный и измученный.

И еще я видел, чувствовал, что он хочет мне что-то сказать, но как бы не решается. И тогда я сам ему помог:

— Стало быть, мне, очевидно, придется уйти?

— Да. Очевидно, придется. — Редактор крякнул, развел руками. — Ничего не поделаешь…

И затем, помедлив:

— Какой ты все-таки невезучий! Поразительно! У меня здесь публика специфическая… Но ты, право же, перекрыл все рекорды. Разумеется, тебе надо уезжать. И вообще, с Южной Сибирью ты пока простись, перебирайся-ка лучше на Север!

* * *

А еще через час я сидел за столиком единственного в Кызыле ресторана. Как иные люди отмечают в кабаках праздники и торжественные даты, так и я привык отмечать в них свои личные катастрофы. И это уже превратилось у меня в своеобразный ритуал. Официанты меня здесь знали. Они все были русские и, наверное, тоже принадлежали к клану неудачников. Один из них учтиво склонился надо мной, и я процедил сквозь зубы: — Вина и фруктов!

— Слушаюсь, — весело осклабился официант. На минуту исчез. И появился, таща на подносе графинчик водки и соленые огурцы.

И я начал пить — завивать горе веревочкой… Проклятая жизнь, думал я. Да пропади оно все пропадом! Если и стрясется со всеми нами беда — не жалко. Чего, в сущности, жалеть? Все на свете давно уже прогнило, погрязло в дерьме…

Но помаленьку я успокоился, остыл. И после третьей рюмки начал думать о делах.

Как бы то ни было, мир пока еще не рухнул и жизнь продолжалась. И надо было приспосабливаться к ней, как-то устраиваться, бороться… Надо было отыскивать новые пути на этой гиблой, грешной, проклятой земле.

Часть третья. РЫЖИЙ ДЬЯВОЛ

ЗИГЗАГИ СУДЬБЫ

Надо было отыскивать новые пути на этой гиблой, грешной, проклятой земле… С Южной Сибирью все теперь было кончено — редактор рассудил правильно. И я сам это отлично понимал. После всего, что случилось, после хакасского скандала и этого тувинского доноса, меня не приняли бы отныне ни в одну из южных газет, даже в самую паршивую многотиражку… Да, конечно, надо было уезжать, и немедля Но куда? Куда?

Куда? В Москву? Но я же поклялся вернуться туда с триумфом, въехать, так сказать, на белом коне! Я пережил там достаточно унижений, и эта моя клятва была вполне резонной.

Нет, о Москве пока рано было думать. Час мой еще не пробил. И покуда я так или иначе должен был оставаться в Сибири. Ну, если не в Южной, так в Северной, редактор был прав и в этом. Тем более, что путь туда, к высоким широтам, был мне открыт и к тому же знаком…

Но прежде чем направиться северным этим путем, я решил остановиться ненадолго в Абакане и выяснить, как же обстоят дела с моей книгой?

* * *

Как это ни удивительно, оказалось, что с книгой все в порядке. Она была уже набрана. И в издательстве меня поджидали корректурные гранки.

Забрав гранки, я направился в гостиницу. И в течение трех дней неустанно перечитывал их, правил, прихватывал даже с собою в ресторан. И там, примостившись в уголке, подальше от шума и толчеи, подолгу сидел, погрузившись в мир поэзии. В мир туманных озер и живописных метафор.

Теперь, когда стихи были собраны воедино, выявились недостатки сборника — излишние повторы, затянутость отдельных мест, рыхловатость общей композиции. Все это надо было решительно исправить! И я трудился над гранками, не отвлекаясь, не обращая ни малейшего внимания на мельтешащие вокруг лица.

И как-то раз перед вечером, ресторан в тот час был еще сравнительно тихий, полупустой, я услышал чей-то голос:

— Эй, молодой человек! Извините за беспокойство. Но хочу вас спросить кое о чем…

Я поднял голову и увидел за соседним столиком светловолосого круглолицего человека, в опрятном синем костюме и с университетским значком на лацкане пиджака.

— Я за вами третий день наблюдаю, — сказал он. И улыбнулся, собрав лучистые морщинки у глаз. — Вы что же, работник издательства? Это ведь у вас корректура?

— Да, — сказал я, — корректура стихотворного сборника.

— И как же он называется?

— „Под незакатным солнцем".

— А, простите, кто же автор?

— Я сам.

— Ах так, — ироговорил он, вставая. — Ну, тогда поздравляю!

И, подойдя ко мне, протянул руку:

— Давайте знакомиться! Миронов Андрей Павлович.

Мы обменялись рукопожатием и я назвал себя. И сейчас же он пробормотал задумчиво:

— Постоите, постойте, а ведь я ваше имя вроде бы знаю… Что-то когда-то читал… Ну, конечно! Вы, кажется, служите в местной областной газете?