Рыжий дьявол
Шрифт:
— Так что же все-таки?
— Свадьба!
— Кто ж на ком женится?
— Да Верку пропиваем, — сказал парень, — официантку здешнюю. За лейтенантика свово выходит. — И добавил, звучно икнув: Хорошая деваха! Жалко, не нам досталась…
— Жалко, — согласился я. — Очень. Ну, что ж. Ничего не поделаешь. — Я нашарил в кармане папиросы. Прикурил у парня. И повернулся уходить. И сразу же на меня навалилась тоска, одиночество, холод.
— Да ты не тушуйся, — сказал парень, — не робей, заходи давай! Свадьба веселая, богатая. Водки — хоть залейся! Хлобыстнешь чарочку, сполоснешь мозги — чем плохо? Еще и попляшешь…
— Нет
Следующим местом, куда я направился, был дом Андрея Миронова. Я на Андрея сильно рассчитывал. Все-таки ведь он был партийным функционером и наверняка многое знал. И мог мне помочь советом и делом.
Когда он меня увидел, первые его слова были.
— Не вовремя ты приехал. Ох, не вовремя! Уезжай немедленно! И как можно дальше.
— Почему? — насторожился я.
— Позавчера состоялось специальное заседание бюро горкома парши, и там упоминалось твое имя… Ты сейчас в некотором роде персона нон грата.
— Но что я такого сделал? — спросил я гневно и растерянно. В чем меня конкретно подозревают? Есть какие-нибудь факты?
— Фактов нет, — проговорил он, наморщась, — но зато есть доносы. И их немало.
— Кто же их сочинил?
Разные люди… В том числе и некоторые твои коллеги по работе.
— Но что они, черт возьми, могли там написать?
— Не будь наивным. Ты разве не знаешь, как пишут доносы? Собирают всякие сплетни, любую чушь — все, что только может очернить человека… И самое страшное, что это действует!
— Ну и что же все-таки написано обо мне? Какие собраны сплетни, к примеру?
— Да всякие… Что тебя видели не раз в компании бандитов. Что ты ведешь какую-то странную, подозрительную, двойную жизнь. И что ты вообще по своему духу человек не наш, не советский.
— Не наш, — проворчал я, — а чей же?
— Вот этим вопросом и заинтересовались в горкоме… Скажи когда ты составлял воскресную литературную полосу, тебе попадались стихи Абалакова?
— Попадались, — ответил я, — несколько раз. Ужасные стихи, неграмотные, безвкусные, лишенные даже проблеска таланта. Абалаков — типичный графоман!
— Но этот графоман пишет хвалебные оды в честь коммунистической партии! И он убежден, что ты отвергаешь его сочинения не из-за неграмотности, а просто потому, что тебе не нравится их содержание.
— Вот же подонок, — возмущенно сказал я. — Значит, он накапал… Так. Ну, а другие авторы — кто же?
— Нет, их я не назову, — покачал головою Миронов. — Я ведь тебя немножко знаю. Ты кому-нибудь из них набьешь морду, и тогда уж точно погоришь. Сам себя посадишь! — Он посмотрел на меня, прищурясь. Затем сказал устало: — Будь философом. Примирись с этим… Ты ведь не один такой. На меня тоже уже есть доносы.
— Да ну? — нахмурился я. — Ну и как же?.. Каковы вообще твои дела?
— Не блестящи, — развел он руками, — ты знаешь: я сейчас в отпуске.
— Сам попросился?
— Нет, меня попросили… В сущности, я пока без места. И не знаю, чем все кончится… Ты, надеюсь, следишь за газетами?
— Читал недавно статейку о бдительности, — кивнул я, — о том, что у советской власти много врагов… Вот же хреновина!
— Это не хреновина, — строго сказал Миронов. — У советской власти действительно много
всяких врагов. И она должна защищаться.— Так, по-твоему, все правильно?
— Да нет, не все… Защищаться надо. Но методы должны быть иными. Нельзя создавать в стране атмосферу всеобщего недоверия, растерянности, страха. Нельзя плодить доносчиков. Нельзя опираться на клевету и на подлость. Это все — проклятое сталинское наследие…
Андрей махнул рукой и умолк. Я предложил ему папиросу. Он рассеянно помял ее, повертел и отложил, не закурив. И потом:
— Никита Хрущев меня привлек к себе именно тем, что он первый из партийных вождей начал критику сталинизма. И пообещал перемены…
— Ну, на большие перемены рассчитывать было глупо, — сказал я, — Никита все-таки не господь Бог! И если ему даже и удастся кое-что сделать, все равно главное останется… Останется внутренний наш режим и наша изолированность от внешнего мира.
— А в этом смысле ничего менять и не следует, — быстро проговорил Андрей, — ни в коем случае! Имей в виду: советская власть тем-то и сильна, что она представляет собою особую, изолированную систему. Понимаешь?
— Признаться, не совсем…
— Но ты вспомни известную шутку. Задается вопрос: как доказать, что советская страна непобедима? И следует ответ: вот уже полвека в России процветает всеобщее жульничество… Ее беспрерывно разворовывают, пропивают, а ей хоть бы что! Она по-прежнему держится! И даже богатеет!
— Анекдот известный, — улыбнулся я, — классический.
— И весьма справедливый… Но в чем же тут секрет? А именно в том, что система наша — замкнутая. Обращающиеся внутри нее ценности всегда остаются при ней. И все украденные рубли, рано или поздно стекаются в одно место; возвращаются в государственную казну!
— А ведь и верно, — сказал я. — Так оно и есть… Конечно, если не учитывать черный рынок.
— Да, — согласился он, — если не учитывать черный рынок.
Он снова взял папиросу. И на этот раз закурил, затянулся сильно. И сказал, кутаясь в дым:
— Между прочим, в одном из поступивших на тебя доносов говорится также и о черном рынке, о том, что ты, вроде бы хорошо знаком с этой средой, с этим подпольем…
И вот после этих слов я окончательно понял, что мне надо уезжать отсюда немедленно, и как можно дальше!
Было уже поздно, и я решил отложить отъезд до утра. И простившись с Мироновым, пошагал в гостиницу.
Андрей в общем-то предлагал мне остаться и переночевать у него, но говорил он об этом как-то сдержанно, вяло, с кислым выражением лица. И я догадался, что мое пребывание в доме не очень-то его устраивает… И обидевшись, ушел. И это был еще один явный мой промах.
В вестибюле гостиницы я сразу же лицом к лицу столкнулся с репортером Афоней. Он только что вышел из дверей ресторана и был слегка возбужден… И он засуетился, засыпал меня вопросами. Его интересовало все: давно ли я здесь? И зачем? И что я собираюсь делать в дальнейшем?
Я отвечал неохотно. Мне хотелось побыстрее от него отделаться. Ведь этот парень был тесно связан с местной милицией! И, кто знает, может быть, именно ему и принадлежали некоторые доносы…
Но все же мне пришлось, соблюдая традицию, пройти с ним в ресторан и выпить там по стаканчику — за встречу.