Рыжий дьявол

Вот о нем бы я написал охотно! Но тут опять свои сложности. Стоит мне только затронуть имя этого подонка, и сразу же потянется ниточка ко всем остальным…

Машинально я глянул на часы; время уже далеко перешло за полночь. Стояла глухая поздняя предутренняя пора. Ноги затекли, занемели от неудобной позы, и я поднялся, разминаясь. И подошел к окну.

За ним, в пепельном лунном дыму, лежал Енисей – одна из величайших азиатских рек. Отсюда, с обрыва, хорошо было видно белесое его, ледяное плато. Он широко лежал, Енисей; здесь, в среднем течении, ширина его была около километра.

И вглядываясь в светлую мглу за окошком, я внезапно подумал о том, что мы оба с этой рекою – бродяги. И наши судьбы схожи. Мы начинали бурно, извилисто, суетясь и куда-то спеша, а теперь уже прошли часть пути и обрели размах и некоторое спокойствие. Остепенились. Перевалили рубеж… Хотя мне было тогда всего лишь двадцать восемь лет, вроде бы совсем немного, чувствовал я себя старше, гораздо старше. Я всегда жил как бы с двойной нагрузкой… Жил за двоих! И если это учесть, то возраст у меня получался солидный. Такой, при котором уже нельзя, непозволительно было суетиться и путаться.

Так, незаметно, начали рождаться стихи. „Среднее теченье – это значит, путь к седым вершинам жизни начат!"

И уже знал я: статью о „горьком золоте" я никогда не напишу. Но зато в первом же моем письме в редакцию будет послано новое стихотворение.

* * *

Кто-то легонько тронул меня за плечо, и я обернулся стремительно. И увидел Алексея.

Как он появился здесь? И зачем? Его шагов я не расслышал, не ощутил – значит, он специально подкрадывался сзади…

– В чем дело? – спросил я угрюмо. Я не любил, когда кто-то дышит за моей спиной, возникает исподтишка. – Что? Не спится?

– Да уж какой тут сон, какой сон, – забормотал он. И осекся, с перехваченным дыханием.

И некоторое время стоял так – весь напрягшийся, со взмокшими висками, с застывшим, недвижимым лицом.

Он стоял вплотную ко мне. Но глаза его бегали, ускользали, и я все никак не мог заглянуть в их глубину. Они смотрели мимо меня, в окно.

– Какой тут сон… Они же там! Ты тоже, наверное, заметил.

– Что заметил? – спросил я удивленно.

– Ну, что. Будто не понимаешь. Прислушайся! Он подался к окошку – вытянул шею.

– Вон – скрипнуло. Слышишь? И еще… Это они! Ходят возле дома. Все ходят и ходят. Кажную ночь!

– Да кто ходит-то? – нахмурился я. – Кто? Что это еще за чертовщина! Ничего я не слышу. Да и нет там никого…

– А зачем же ты стоишь тут? – усмехнулся он недоверчиво. – На что смотришь-то?

– Просто так… На Енисей. Гляжу вот, думаю.

– Ой, не хитри, не хитри!

Он погрозил мне пальцем. И тут, наконец, наши взгляды встретились, пересеклись.

Зрачки его были расширены, непомерно велики. И они дышали, подрагивали…

Впервые в жизни я видел, как дрожат глаза. В них не отражалось ни единой живой мысли – только страх! Один только темный, слепой страх.

И, положив на плечо ему руку, я тогда сказал, как можно проще и ласковей:

– Послушай, успокойся. Я не хитрю. Иди к себе – ляг, усни… А если я что-нибудь замечу, я тебя сразу же предупрежу. Обещаю!

– Правда? – лицо его сразу помягчело и осветилось улыбкой. – Обещаешь? Ну, тогда ладно. Пойду…

Алексей ушел, а я вскоре разделся и потушил свет.

„Странный дом", – подумал я, укладываясь.

И невольно вспомнил слова, сказанные Макаровной: „У нас тихо – как в могиле".

И в этот самый момент из-за двери из другой половины избы – донесся тихий, прерывистый, скрежещущий звук.

„Что еще там делают?" – удивился я.

Прислушался. И понял вдруг, догадался: с таким вот скользким скрежетом точится на оселке сталь ножа.

Я НАЧИНАЮ ДЕЙСТВОВАТЬ

На следующее утро состоялось мое вступление в должность директора. Я обошел все помещения клуба – двухэтажного, барачного типа здания – и принял от Петра под расписку казенное имущество… Процесс этот не затянулся надолго, имущества было немного.

Среди клубного инвентаря оказался, между прочим, старенький газик, стоявший во дворе, в дощатой пристроечке. Осмотрев его, я спросил:

– А шофер есть?

– Ну откуда, – сказал Петр, – здесь же ведь не театр, а сельский клуб. По штату положены только трое: директор, худрук и уборщица. – И потом, ухмыляясь: – А ты сам-то разве не водишь?

– Да нет, – проговорил я невнятно, – не успел, понимаешь, научиться… Времени все не было… Но, черт возьми, как же быть без шофера?

– Обойдемся, – похлопал он меня по плечу. – Я вообще-то умею немного… Теперь ты мой начальник, прикажешь – повезу.

Он весело говорил со мной, беззаботно, и это меня порадовало. Признаться, я ожидал иной реакции. Мне казалось, что он воспримет свое понижение с обидой и, не дай Бог, еще станет моим врагом. Но нет, все обошлось. Происшедшая с ним перемена его как бы даже устраивала, удовлетворяла!

Да он мне погодя так и заявил:

– Знаешь, я доволен. Теперь я вольная птица! Мое дело – музыка, самодеятельность, работа с молодежью. А где она, молодежь? Ей не до песен, она луком занята… Ну, и я могу заняться, чем хочу. А на директорском посту все время суета, хлопоты. То одно требуется, то другое. Вот завтра, к примеру, привозят новый фильм, надо подготовить зрительный зал.

– А что там готовить? – небрежно поинтересовался я.

– Ты видел, в зале в углу навалены скамейки? – сказал он. – Мы их недавно только приобрели… Так вот, они еще не крашены. Их нужно сегодня же успеть покрасить, и главное, пронумеровать. Учти: на носу праздник – Новый год!

Затем он заторопился, стал прощаться. И, пожимая мягкую, влажную его ладонь, я спросил растерянно:

– А разве ты не останешься?

– Нет, брат, некогда, – мигнул он, – пойду домой – музыкой подзаймусь…

* * *

Итак, я начал действовать.

Порывшись в клубной кладовке, я разыскал зеленую краску для скамеек и светлый сурик – для цифр. Подумал: может быть, заготовить для цифр трафареты? Но тут же с усмешечкой отогнал эту мысль: „Зачем? Пустяки. Ведь я же художник!"

И, расставив рядами тяжелые длинные скамейки, я неспешно принялся малевать. Я малевал и посвистывал, и одновременно размышлял о ночном происшествии – о больном Алексее.

Странная все-таки у него болезнь… Ведь он болен страхом – это похоже на манию преследования. Но как же она возникла, эта мания – по какой причине?