С Антарктидой — только на Вы

Но сегодня мы сработали неплохо.»

Когда вернулись с экипажем Сотникова с «Союза», над «Молодежной» уже зависал циклон. От праздничной Антарктиды не осталось и следа: нас ждала серая, угрюмая мгла, садиться пришлось при зажженных плошках, едва видимых сквозь пелену снега. Два дня не летали — влажный снег, ветер, низкие облака накрыли станцию, оба аэродрома...

Неоправдавшийся прогноз

Эту передышку мы использовали для оформления накопившихся бумаг и на общение с «командирами» 29-й САЭ. Начальником сезонной экспедиции назначен Николай Иванович Тябин, зимовочной — Лев Валерьянович Булатов. Оба — «полевики» с огромным стажем. Как я и предполагая еще на совещаниях в ААНИИ, спланировать работу летного отряда «от и до» не удалось. И вот вносим коррективы. Теперь можем всем составом перелетать в «Мирный». «Михаил Сомов» еще в пути, но во многом благодаря редкой предусмотрительности В. И. Сердюкова, начальника «Мирного», удалось обеспечить загрузкой наши Ил-14, которые могут работать на «Восток» в декабре и в начале января по доставке строителей и строительных грузов из «Молодежной».

6 декабря на Ил-14 вылетаем в «Мирный». На борту двое проверяющих — я, командир отряда, и старший штурман Вячеслав Табаков. Синоптики выдали нам вполне приемлемый прогноз по трассе, на станциях «Мирный» и «Молодежная». Но уже на удалении 150 км от «Молодежной» мы столкнулись с сильным встречным ветром, скорость которого достигает более 100 км/ч. Решили идти до точки возврата, зондируя погоду, но встречный ветер продолжает усиливаться. Быстро натекает облачность, начинается болтанка. Вынуждены выключить автопилот и пилотировать Ил-14 «на руках». Набираем высоту. 3900, 4000, 4100 метров.

В кабине тишина, но я ощущаю всем существом, как в экипаже нарастает напряжение. Мы идем между слоями облаков, болтанка уменьшается, но тучи впереди сгущаются, становятся угрожающе-черными, будто там, за ними, кончается мир. Дышать становится все труднее.

Оба штурмана работают, не отрываясь от карт и приборов. Я решил пройти еще вперед и посмотреть, насколько глубоко фронтальная зона циклона проникла на ледник. Высота 4300 метров. Слава Табаков, пытаясь понять мою логику дальнейшего полета вперед, предупреждает:

— Командир, ветер 150 км в час, встречный. Если мы и дальше будем идти только вперед, то не сможем вернуться в «Молодежку» — горючего не хватит.

Я тоже веду расчет и потому прошу его:

— Потерпи еще немного. Бортрадист, что дает «Мирный»?

— У них пока чисто...

Прогноз, полученный нами, явно не оправдывается. Скорость смещения циклона гораздо больше прогнозируемой — 60 км/ч. Да и фронтальная зона все глубже уходит на юг, на ледник, облачность поднимается выше и выше. Если ветровой режим сохранится, а еще хуже — усилится в течение двух-трех часов, то до «Мирного» горючего не хватит. К тому же сильной болтанки и обледенения нам не миновать. Оглядываюсь на экипаж. Все дышат тяжело и часто, но молчат. Выше забираться нельзя, да и маловероятно, что мы пробьем облачность. Если скорость встречного ветра будет расти, то ДИСС-013 перестанет давать нам правильные показания. И вот, пройдя всего 820 километров, мы вынуждены вернуться. У каждого командира, попавшего в неблагоприятные условия, есть свой предел возможностей для продолжения того или иного полета. Но всегда нужно отдавать себе отчет, все ли ты сделал для выполнения задания. Возврат на аэродром вылета для летчика не очень приятная вещь не только в моральном плане, но и в экономическом — впустую тратится топливо, вырабатывается моторесурс, без результата остается работа всех служб обеспечения полета. На все это уходят большие средства, а в Антарктиде особенно, куда и технику, и ГСМ приходится везти за 15 тысяч километров. Да еще экипажу нужно выдать зарплату за невыполненное задание. Но возврат в гражданской авиации по объективным причинам не считается позором — иногда обстоятельства, сложившиеся в небе, сильнее и экипажа, и машины. Именно с этим мы столкнулись в полете к «Мирному», когда создались условия, угрожающие и жизни людей, и сохранности самолета. Но свою правоту нам предстояло еще отстоять. Начальник аэрометеорологического отряда Р. Г. Панчугин, не знаю по каким причинам, доложил начальнику экспедиции Булатову о том, что мы якобы приняли решение на вылет по нелетному прогнозу. Бланк прогноза был у нас на руках, фактическое состояние погоды мы регулярно докладывали по радио, и она фиксировалась в журнале наземных радистов. Пришлось метеослужбу уличать в незнании «Наставления по метеорологическому обеспечению» (НМО) в части тех пунктов, когда прогноз не оправдывается. А чтобы в будущем подобные истории не повторялись, составили акт о неоправдавшемся прогнозе погоды, как положено в наставлении. В который раз пришлось убедиться в том, что в Антарктиде, этом районе с особыми условиями полетов, нужно очень тщательно готовиться к каждому вылету, учитывая малую метееосвещенность, большие расстояния, часто и быстро меняющуюся погоду. И если возникает угроза безопасности полета, нужно, отбросив свои амбиции и тщеславие, возвращаться назад или идти на запасную площадку...

О бане

Вскоре получил радиограмму от Будрецкого — он снова выражает сожаление, что я не прилетел, и по-прежнему приглашает на «Восток» с визитом на сутки-двое. Удержаться от такого приглашения уже не могу — это было бы нарушением всех законов, принятых на «Востоке», да и самому мне нужно оценить состояние ВПП, решить вопрос об установке там средневолновой радиостанции с подключением ее на новую американскую антенну, ряд других проблем. Следующим же рейсом уйду на «Восток».

Какими-то неведомыми мне путями в «Мирном» узнали о том, что я прилетел к ним не совсем здоровым. Виду никто не подал, но вечером Сердюков преподнес мне в дар на весь сезон милейший чайный сервиз, следом Кузнецов принес сахар, чай, варенье и печенье. — Это тебе для ночной работы, — постарался он объяснить свою заботу, — а через час мы ждем тебя в бане.

Что такое баня в Антарктиде, объяснять тем, кто в ней не бывал, не имеет смысла. Она заслуживает самых поэтических сравнений, высокого стиля и глубокой благодарности. Кому-то она напоминает о доме, у кого-то снимает нервное напряжение, меня же в этот раз просто лечили хорошим паром, настоянным на мяте и эвкалипте. После пяти-шести заходов в парилку угостили баночкой пива и свежей жареной рыбой, пойманной прямо со льдины у станции. А потом мы долго пили чай и слушали русские романсы. В этом есть какая-то загадка — на Большой земле человек с ума сходит по рок- или поп-музыке, а попадает в Антарктиду — все, слушает только свои родные русские песни, Чайковского, Мусоргского, Римского-Корсакова. В общем, в свою комнату я вернулся совершенно другим человеком, совсем не таким, каким прилетел с «Молодежной», — мне кажется, лучше...

«Эстафету» по моей психологической разгрузке у Сердюкова и Кузнецова принял Арнольд Богданович Будрецкий, который в 29-й САЭ стал начальником «Востока». Я прилетел к нему с экипажем Валерия Радюка, «Восток» дал себя знать, как только мы сели. Не успели мы с Будрецким прийти в себя от столь долгожданной встречи-я почувствовал, что снова тело становится ватным, в висках тяжело ударила кровь. Будрецкий вызвал врача, вердикт которого оказался строгим — снова скачет артериальное давление, нужен постельный режим. Видя мою беспомощность и попытки как-то извиниться за доставленные хлопоты, Арнольд Богданович притворно разозлился:

— А ты что хотел? Чтобы Антарктида, которую ты обвел вокруг пальца, летая десять лет на «Восток» без единого ЧП, встретила тебя с распростертыми объятиями?! Да она только и ждала, когда сможет здесь «прижать» тебя, как следует. Ешь таблетки и спи. И — улыбнулся.

Утром проснулся как ни в чем не бывало. Позавтракали с Будрецким, обсудили и решили все проблемы, которые касались обеспечения полетов, и я улетел на «Комсомольскую». Руководил полетами на этой подбазе Владимир Кольцов.

В гостях у австралийцев

Прилетели в «Мирный». Я перелистал радиограммы и удивился: большинство из них — переписка между Большой землей и руководством 29-й САЭ о вывозе с «Моусона» австралийского ученого, который должен идти с нашими исследователями на купол «С». Непонятно почему, дважды пришли запреты на этот полет от командира МОАО Борисова со ссылкой на начальника УГАЦ. Дело дошло до двух заместителей министров — из Госкомгидромета Е. И. Толстикова и из МГА — И. Ф. Васина. Наконец я получаю сразу две радиограммы — от командира МОАО и начальника УГАЦ: «В порядке исключения разрешено начальником управления выполнить полет на самолете Ил-14 на аэродром Румдоут на станцию «Моусон» с целью доставки австралийского специалиста на станцию «Мирный».

Я только пожал плечами, читая эти радиограммы. Зачем нужно специальное разрешение на полет, если в плане работ 29-й САЭ совместная работа с австралийцами утверждена давным-давно. По-моему, наше авиационное начальство никогда не держало в руках Договор об Антарктиде. Ну, да ладно...

Тем более, днем раньше я получил сообщение Е. И. Толстикова, что И. Ф. Васин подтвердил прежний порядок работ авиации в экспедиции.

Телеграммы-радиограммы... Только в адрес командира авиаотряда за сезон их приходит, в среднем, более трехсот. И над каждой надо думать, искать ответ на нее, хотя штатных штабных работников у меня нет, а летаем мы с моим заместителем Женей Скляровым почти каждый день. Да, благо, были бы в них все запросы по уму-разуму, а то, случается, придет такой вопрос, над которым не то что смеяться — плакать хочется в расстройстве из-за некомпетентности того, кто ее нам прислал...

16 декабря, наконец, пошли на «Моусон». С нами полетели Валерий Сердюков и Володя Татиташвили — начальник санно-гусеничного поезда, который должен идти на купол «С». Он же — переводчик, а попутно собирается провести какие-то магнитные исследования...

Подошли к «Моусону». Садиться решили в море, на голый лед, весь изрезанный термическими трещинами — здесь он мягче, чем пресный, поэтому меньше вероятности сорвать «подошвы» лыж.

Встречал нас весь личный состав станции, скатившийся к самолету на вездеходах, автомобилях, каких-то «картингах». Посторонний человеку, увидев эту картину, мог бы подумать, что на «Моусоне» происходит празднование международного масштаба. Всем дал два часа времени на визит в гости. Осмотрели станцию — она строится, причем умно и с размахом. Попили кофе, проштамповали почтовые конверты, получили приглашение посмотреть фильм, но пришлось вежливо отказаться — светлого времени осталось только на то, чтобы дойти до своего аэродрома. Бурные проводы товарища, улетающего с нами, проникнутые искренней доброжелательностью речи, милейший подарок для «Мирного» — щенок канадской лайки... Я смотрел на всю эту прекрасную по своей сути суету из пилотского кресла и думал: «Мне повезло... Я живу сейчас на материке, где нет никаких вооружений, маневров, пальбы, войны... Все ходят без оружия, летают, куда зовут дела, никто никого не боится, а если нужно — приходят на помощь друг другу. Почему же на всех других пяти материках жизнь строится по своим, совершенно сумасшедшим правилам и законам? Почему пример и опыт Антарктиды не востребован всем человечеством? Здесь что, живут другие люди? Нет. Тогда почему мир сходит с ума?!»