С Богом на ты

Эрнан, в оцепенении, не реагируя на естественные звуковые раздражители, поступающие извне, позабыв на миг о присутствии Гаджи Рагима, упоительно слушал утренний благодетельный азан. И сознание Эрнана, взбудораженное воздушной лёгкой негой от приятного пения, перенесло его в незнакомый город.

В дивном городе, в котором оказался Эрнан, среди модернизированных многоэтажных домов, незнакомых биологии деревьев и прозрачных водоёмов царила атмосфера мистического экстаза. В середине центрального парка с резвившимися детьми, взрослыми и разными видами фауны находилось невероятной чистоты и прозрачности озеро. Изумрудная, поблескивающая от рыжеватого солнечного света гладь озера, пропитанная щекочущим обоняние ароматом восточных пряностей, манила к себе людей с деловитостью аристократического снобизма, при этом сохраняя приличия гостеприимства. На сочной молодой бирюзовой траве отдыхали люди, на лицах которых не было ни малейшего проблеска задумчивости о бренности бытия. Влюбленные пары, не отвлекаясь на других и никого не замечая, были поглощены собой, находясь в пограничном состоянии одурманивающего воркования и волшебства туманной неги, ни украдкой, ни каким – либо движением, ни вожделенным взглядом не опорочив себя. Это наивысшее состояние в партнерских отношениях придавало каждой паре ореол целомудренности.

Странные неиспытанные чувства поразили Эрнана: как такое возможно, что в перенаселённой местности в условиях мегаполиса, идентичной с тропической инфраструктурой, где человек человеку – волк, цепляющийся за все необходимые ухищрения к выживанию, лишь бы не остаться голодным и плотски неудовлетворенным, здесь, в этом причудливо искаженном уголке мира, никто не зарится, не посягает на чужую собственность?

Эрнан оказался среди этих людей единственным человеком без пары и, заметив очаровательных женщин невероятной красоты, точно гурии расхаживающих под руку со столь же прекрасными, антично сложёнными мужчинами, был восхищён их стойкостью перед вездесущим охотником, изнывающим от скрыто сидящего внутри червячка соблазна, который был бы не прочь полакомиться в чужом саду.

Если жители неизвестной столицы не помышляли ничего преднамеренного, недостойного человека поступка: мужчины – злого, а женщины, которые опускали глаза не только перед чужаком, но и перед знакомыми мужчинами, – дурного, то Эрнан, никогда и ничего предосудительного не помышляющий, оценивал, восхищался и ставил выше неземную красоту здешних женщин, сердцем безмолвно благодаря Всевышнего за неоскверненное похотью зрение.

Некоторое время он стоял неподвижно, любуясь увиденным, точно оглушенный какой – то чудотворной силой, восторженно объясняя самому себе небывалый феномен.

Между тем воздух, пронизанный ароматами шербета, шафрана, мяты, чёрного тмина, наполненный переливом певчих птиц, придавал городу волшебную красоту. Казалось, что жизнь здесь замерла, а зависшие в ней люди не чувствуют скорость времени, бесконечность пространства и безграничность расстояний, и это не отягощает их. Никто не подавал признаков беспокойства, суеты, не слышались праздные разговоры, досужие сплетни и болтовня про мелкие хлопоты, достигающие катастрофических гигантских размеров. Узаконенная высшим муниципалитетом круглогодичная фиеста не имела ни начала, ни конца, сближая при этом всю общину. Воцарившаяся идиллия фиесты привела сограждан к привычной обыденности на пир во время высоконравственной сиесты, случайным свидетелем которого стал Эрнан.

Обжигающее солнце в глаза и чья – та встревоженная речь амплитудной сильной мощью, будто при шоковой терапии, возымели реальное действие. Сказанные нами слова, спонтанно или же необдуманно брошенные на ветер, бьют по другим будто молотом, сильнее, чем какой – либо преднамеренно совершенный поступок.

– Простите, вы о чём – то говорили, Гаджи? – спросил Эрнан, потрогав затылок и слегка надавив на него ладонью.

Давно взошло солнце. За порогом мечети, как и вчера, всё по – прежнему двигалось и вращалось в суматохе. Мальчики – продавцы подбегали к машинам, предлагая кто вареную кукурузу, кто пирожки, а иные продавали мороженое. Кафе работало на славу, с аншлагом, собирая одних клиентов и синхронно отпуская других. К длинному ряду латунных, изготовленных на современный манер краников непрерывно подходили люди – кто освежиться, умываясь ледяной водой, а кто утолить жажду.

За порогом мечети мир оставался в неведении о том, что творилось внутри, и вряд ли после узнает о неутомимых, жарких, теологических, общественно – политических, философских дискуссиях, происходящих в стенах божьего дома.

Волею истории беспробудно спящее человечество обречено на размолвки и конфликты. Болезненное массовое бедствие ныне рождающихся поколений, спровоцированное ещё с незапамятных времён прежде живущим покалеченным поколением, прошедшим через катаклизмы, мировые войны, эпидемии, сумму природных явлений и в итоге сложившимся результатом всего этого, составляет основу убогого юродивого мирового общества. История человеческой трагедии естественным образом въелась в мозг, как хроническая болезнь в карту памяти, генетически передавая из раза в раз новым поколениям позабытое послание. Но за тысячелетия приобретённый человеком иммунитет дарит ему безапелляционную амнистию от понимания гражданского самосознания и чувства долга.

– Вы меня по – хорошему поразили – красноречием, умелой дипломатией, даром убеждения и пикантным подходом к извечным темам. Я поэтому и спросил: вы такой всегда?

– Право, не знаю, что и сказать. Пожалуй, мы узнаём о себе из уст других – как при жизни, так и после смерти.

– Простите, Эрнан, я не могу принять это за ответ. Теперь вы просто обязаны мне о себе рассказать! – с сияющим лицом и добрым смехом сказал Гаджи Рагим и немного погодя с лёгкой задумчивостью искренне добавил: – Пожалуйста, уважьте любопытство старика.

Эрнан допил остывший чай, а потом с чуткостью, присущей ребёнку, по – детски внимательно глянул на Гаджи Рагима.

– С тех пор, как я стал понятен себе, я стал доступен и другим. Говорил недвусмысленно и чётко. Там, где все вокруг могли раздуть глобальные проблемы, я обходил стороной наивные и глупые темы, иногда, но не всегда объяснял незначительность предмета, сглаживал острые углы и не разменивался по мелочам. А там, где все поголовно зажмуривали глаза и закрывали рты от слепого неведения или от наигранного идиотизма, не придавая значения понятию о морали, я, ни секунды не думая о том, что моё поведение может причинить кому – то боль и страдание, никому не давая спуска, высказывал всё, о чём думал.

Конец ознакомительного фрагмента.