С чего все это началось...

Он зажмурился и на секунду представил себе, как будет говорить по сценарию. «Ну вот, - с тоской подумал он, - теперь уж, точно, сказать ничего не сумею».

– Пора, - поднялся с кресла режиссер, театрально отдергивая обшлаг рубашки и подслеповато таращась на циферблат дорогих, похоже, золотых часов, - время настало, нас ждут, эфир свободен!

Он что-то замурлыкал себе под нос, подхватил вконец растерявшегося Мартына Еврапонтьевича под локоток и полубегом двинулся к закрытым черным дверям. На этот раз над ними ничего не алело.

– Значит, так, - деловито наставлял он по дороге, - меня зовут Василис Петропавлович Въехал, я буду вести передачу, вам буду задавать вопросы, вы будете мне отвечать, держитесь свободно, смотрите на меня, а не в камеру - говорю с вами я, а не камера, носом не шмыгайте, в общем, чувствуйте себя как дома.

– Ясно, - упавшим голосом заверил Васильков.
– У меня не сопли, у меня перхотка - малость в городе простыл. Или в дороге.
– Не играет роли, - мигом отозвался Въехал, - значит, не перхайте. По сценарию нельзя.
– Ишь как… - с почтением ответил Васильков.
– Я и не знал…

Они вошли в огромный зал. «Соток двадцать будет, - прикинул Мартын Еврапонтьевич.
– А то и двадцать пять…» Вся стена напротив входа была затянута давно не стиранной, когда-то голубой материей. Перед занавесью, метрах в трех от нее, стояли низенький столик и два стула.

Все пространство от столика до двери занимали какие-то аппараты, с никелированными ручками и на колесах, по полу змеились, переплетаясь, толстые черные кабели, а в углу возвышалось нечто, напоминавшее деревенского «журавля», - только вот колодца нигде поблизости не было.

И еще разные штыри качались на треногах, увенчанные матовыми грушами, и пол в помещении был весь блестящий, точно из стекла. Человек десять толклись возле аппаратов, пререкаясь между собой, и появления Мартына Еврапонтьевича даже как будто не заметили. Васильков и режиссер потихоньку протиснулись к столику и сели. Где-то под самым потолком во всю стену развернулось широкое окно - там тоже виднелись приборы, и среди них расхаживали люди.

Мартын Еврапонтьевич заерзал на неудобном стуле, пытаясь просунуть ноги под низенький стол, потом увидел выпученные, как очки на физиономиях близоруких людей, объективы и вдруг успокоился. Ему стало даже немножко смешно. «Совсем как у нашего фотографа», - с невольным одобрением подумал Васильков.

Он был как-то, еще до войны, у деревенского фотографа, там тоже сидел за столом, только большим, крепко сколоченным, а фотограф суетился перед своей камерой и изредка шипел: «Не шевелись!» Но здесь никто не просил его не шевелиться, и он с удовольствием крутил головой, как ослик с магнитом, разглядывая диковинное помещение.

Наконец разговоры постепенно прекратились, и вокруг - над головой и вдоль стен - стали зажигаться яркие, ослепительно яркие огни. Пятьдесят пять цветных ламп и три прожектора - хозяйственно подсчитал Васильков. Мартын Еврапонтьевич снова заерзал на стуле.

– Жарко, - жалобным голосом сказал он.
– Ничего, - моментально отозвался режиссер, - так полагается, придется потерпеть, зато светло, чувствуйте себя как дома.

К их столику подкатили две камеры.

– Левая, - деловито принялся распоряжаться Въехал, - будет работать крупным планом на меня, правая - на него и на общий план. Учтите, - повернулся он к Василькову, - трансляция прямая. Так что…

Вдаваться в какие-либо уточнения режиссер счел необязательным: слава богу, собрались не идиоты - и сами должны понимать… Он достал из кармана листок с текстом, отпечатанным на машинке, и, разгладив, положил перед собой.

– Сценарный план, - вальяжно сообщил он.
– Тут все написано, что надо говорить, даже мои вопросы - и те написаны, так что вам остается только читать, от себя выдумывать ничего не нужно. Читать-то умеете?
– вдруг неуверенно добавил режиссер.
– Могу, - с достоинством ответил Васильков и нахмурился, разбирая первые строчки.

«Дорогой Мартын Еврапонтьевич, давно ли вы занимаетесь сельским хозяйством?»

«Я родился в тысяча девятьсот втором году в семье крестьянина, по национальности русский, вот сами и судите: почти целый век. Нынешние достижения сельскохозяйственных наук значительно облегчили мой труд земледельца. По сравнению с тысяча девятьсот тринадцатым годом, как сейчас помню…»

– А я не помню, что было в тринадцатом году, - сказал уныло Васильков и отложил текст.
– Неважно!
– воскликнул режиссер.
– Вы не помните, но я-то вам все написал! Читайте!
– Нет, - возразил Васильков, - я тут ничего не понимаю. Цыфири какие-то… И это… кавыки перед словами… А на что они?
– Так это же цитаты!
– с отчаянием пробормотал режиссер.
– Слова великих людей! И цифры замечательных свершений!..
– А где мои слова?
– Дальше!
– Нуко-сь…

Васильков жадно впился в строчки и сокрушенно помотал головой.

– Нет, я первым комсомольцем на селе не был. И тилевизера у меня нету. Никакого.
– Да ведь сценарий утвержден, поймите! Ничего менять нельзя.
– Ну, коли нельзя… - развел руками Васильков и тотчас добавил: - Я вслух по складам читаю.

Режиссер охнул и судорожно глотнул воздух.

– Ладно, - сказал он тихо, - читайте, как умеете. Только, прошу вас, не напутайте ничего. Да, - спохватился он, - как только на камере загорится зеленая лампочка, начинайте говорить, смотрите на меня.
– А читать как же?
– Вы незаметно в текст подглядывайте, незаметно.
– Я эдак не сумею, - твердо сказал Васильков.
– Нешто я вор какой, чтоб незаметно?..

Режиссер пожал плечами и, отвернувшись, нервно забарабанил пальцами по краю стола. Сбоку от них тем временем установили длинный серый ящик с экраном на передней панели.

– Монитор. Здесь вы сможете увидеть себя, - с тихой ненавистью заметил режиссер.

Пронзительно, один за другим, раздались два протяжных звонка. «Жарко…» - хотел было сказать Васильков, но тут режиссер состроил ему совершенно кошмарную рожу, и Васильков, вздрогнув, промолчал. На листке перед режиссером он прочел: «Регламент - 20 минут».

К чему это относится, он понятия не имел, но чувствовал, что это очень важно. Здесь все казалось важным и значительным. Даже муха, что кружила возле монитора… Был в этом некий потаенный смысл. Или замысел - трудно сказать…

– Продолжаем нашу программу, - вдруг услышал Мартын Еврапонтьевич голос дикторши и подивился, как это не заметил, когда она прошла мимо и села неподалеку, за столик в углу.
– А сейчас, дорогие телезрители, приглашаем вас принять участие в нашем еженедельном цикле бесед и встреч «Удивительное - рядом!». Передачу, как всегда, ведет наш комментатор… Въехал.