С чем вы смешиваете свои краски?

– Обязательно, – потрепал меня по голове дядя Вова. – Ещё про лето подумаем. Куда бы ты хотел?

– Куда угодно, – не стал я ставить рамки.

– А если в Лондон? С выставкой? Пусть иностранцы посмотрят, каких мы детей у себя в стране растим.

– Работ нужно больше, и на другую тему, – озадачился я, не проявляя особого восторга. – Определённо на другую тему. У меня есть портреты космонавтов, добавлю с десяток или больше холстов с видами космоса и фантастики.

– Санёк, ты молоток! Всегда знал, – похвалил меня товарищ полковник. – Значит, в июле Лондон. И пусть Фурцева суетится.

На выставку в Манеж со своими работами попасть не получилось, зато я мог её посетить и посмотреть. Для этого дела уговорил бабушку. Она у нас дама интеллигентная и обожает ходить со мной по выставкам. А тут такая значительная, к круглой дате! Должно быть много чего интересного.

Мария Васильевна, как человек старой закалки, предпочитала в изобразительном искусстве нечто классическое. Не совсем Брюллова или Левитана, но близко к этому. В Ленинграде мы с ней сходили посмотреть Юрия Подляского и Петра Бучкина с его пионерами и колхозниками. По какой-то причине бабушка решила, что на выставке в честь тридцатилетия союза Московских художников будут выставлены хм… более приличные работы, чем то, что мы ранее видели.

Бабушка долго разглядывала полотна, поправляла очки и всё больше поджимала губы.

– Саша, я ничего не понимаю в живописи? – всё же поинтересовалась она у меня.

– Ба, направлений в живописи много. Конкретно сейчас ты разглядываешь экспрессионизм.

– Да? И это вот так нормально?

– И кубизм, и экспрессионизм, и дадаизм общепринятые направления, они описаны во всех учебниках по истории искусств. У тебя может быть другое мнение и предпочтение, – пояснил я.

– На данный момент мне кажется, что я предпочитаю только Александра Увахина, – пробормотала бабушка себе под нос и двинулась дальше по экспозиции.

У картины Дейнеки она снова притормозила и внимательно перечитала имя автора.

– Это же тот Дейнека, который спортсменов изображал? – задалась она вопросом.

– Он самый, – подтвердил я, разглядывая монументальное полотно «Материнство».

Здоровая такая хреновина – два на три метра. Я бы ухайдакался просто кистями, без малярного валика, это всё закрашивать. У нас на курсе (с которым я занимаюсь) часть студентов уже ушла в монументалисты. Никогда не понимал, в чём кайф ваять такие полотна. Для слепых? Конкретно эта работа Дейнеки таких масштабов не оправдывала. Хрен с ними, с размерами и светопередачей. Дейнека, обожающий писать в контражуре, с этим справился. Но «Материнство» меня серьёзно разочаровало в плане композиции. Вернее, в полном отсутствии таковой. Типа тут скрыт особый смысл, и мы, приземлённые зрители, не в силах разгадать великий замысел художника? Не буду спорить, полнота замысла мне не открылась, зато я бы обрезал часть холста справа или добавил слева, чтобы композиционно уравновесить этот шедевр.

Бабушка, потрясённая масштабами картин монументалистов, где минимум сюжета, но много потраченной краски, вернулась в зал с произведениями помельче.

– Роберт Фальк, – прочитала она.

После долго бродила, пытаясь понять художника. Пришлось мне прийти ей на помощь и пояснить:

– Он начал работать ещё до революции. Его объединение «Бубновый валет» стало вызовом тому обществу. Бубновый валет – это некая каторжная символика у заключённых. Тёмный фон в большинстве полотен Фалька обусловлен временем. Плохое питание, плохое освещение. Некая тоска и беспросветность.

– Саша, тебе это нравится? – решила прояснить для себя данный вопрос бабушка.

– Мне – нет. И это ничего не значит. Художник жил, творил и умер четыре года назад, но мы его помним. Видишь, даже на выставку в Манеже привезли картины.

Саму выставку я обошёл всю и ещё два раза сходил с Алексеем в последующие дни. Дядя Вова наверняка ввёл Алексея в курс дела, и о том, что я мечтал попасть на эту выставку, он знал и терпеливо ходил за мной, не понимая, что именно я так долго разглядываю. А я искал, что могло возмутить Хрущёва. Я ведь помнил, что были на выставке какие-то скандальные скульптуры, и разгрому подверглись молодые художники. Не мог же Хрущёв обозлиться на того же Фалька, которого давно нет в живых? И тем не менее подходящих работ я не наблюдал.

Чувствуя некую вину за собой в том плане, что не смог переспорить, переубедить и как-то приструнить академика Серова, дядя Вова в конце ноября уделил мне особое внимание.

– Сашка, – позвонил полковник в один из вечеров. – Тут ещё одна выставка художников в Доме учителя на Большой Коммунистической намечается. Мне доложили. Хочешь посмотреть?

– Конечно, хочу, – не стал я возражать.

В самом деле интересно было посмотреть на художников, которые параллельно с Манежем решили провести свою выставку.

– Завтра вечером вместе сходим. Взглянем, что там такое, мне по ней отчёт писать.

Помещение в Доме учителя особо большим не было. Почти сразу я понял, что это какие-то самодеятельные художники организовали показ. Весёлые такие, задорные. Их толпилось больше, чем зрителей, которые пришли посмотреть картины. Полотна у всех художников были одного размера, примерно семьдесят сантиметров на метр. И развесили их на стенах шпалерно.

Как я выяснил у одного из участников выставки, бывший преподаватель Полиграфического института Элий Белютин выставил работы учеников своей живописной студии.

– Как тебе? – ходил за мной по пятам дядя Вова.

– Неоднозначно, – пробормотал я.

Возраст этих художников варьировался примерно от тридцати до пятидесяти лет. Большинство из них не были профессионалами в полном смысле этого слова. Мало кто рисовал часами анатомические скелеты, черепа и тому подобное. Не хочу говорить плохо об этом порыве что-то создавать, но, мягко говоря, это выглядело не совсем мастерски. Цвет, свет, экспрессия, какая-то самобытность присутствовали, но не более того.

Возле одной из картин я разговорился с её создателем. Леониду было почти сорок лет. Прошёл войну, был связистом, как и мой дед. Вернулся в Москву в сорок шестом.

– Хочется как-то украсить, разнообразить свою жизнь, – пояснял он свой порыв творить. – Мы по вечерам, после работы, в студии Белютина занимаемся.

Остальные художники имели схожие порывы рисовать. Со смехом рассказали мне, как они летом группой из двухсот человек наняли пароход, выгружались всей толпой в любом населённом пункте на причале и разбегались по городу на этюды. Этакий налёт художников. Живопись у них получалась яркая, солнечная, экспрессивная.

Дядя Вова уже далеко не нуб в этом деле и поинтересовался у меня.

– Это экспрессионизм?

– Около того, – не стал я вдаваться в подробности, чтобы не расстраивать художников.

А тут очередное оживление среди этой творческой братии. Оказывается Капица и кто-то еще из ученых физиков пожаловали на выставку. Наконец я узнал почему её вообще организовали. На Ленинском проспекте построено новое здание Физического института. Скульптора Эрнста Неизвестного пригласили украсить его, а он решил, что его работы не будут смотреться выигрышно, без картин соответствующей тематики на стенах, и предложил Белютину продемонстрировать работы учеников студии.