С дебильным лицом

Она постелила. Он молча завалился к стенке. Она разделась, осталась в новом комплекте, который недавно выглядела в “Космополитан” и на поиски которого убила неделю. А он не смотрел.

Легла рядом, прижалась к его спине и стала тихонько гладить. Больше всего на свете в этот момент Андрею хотелось спать — сказались две трудовые недели. Но Татьяна не отставала, напротив, ее действия становились все более активными. И Андрей, считавший, что отказывают женщине, готовой им отдаться, только импотенты и полные подонки, через силу заставил себя потянуться к ней…

А когда у него ничего не вышло, вскочил, взвыл, как раненый зверь, швырнул презерватив в стенку, заметался по комнате.

Она натянула на голову одеяла, чувствуя, что если будет смотреть на него в этот момент, то он умрет.

“Вообще-то я не любитель писать письма, но я сел и написал о музыке, моих собаках, о себе. Получилось длинно и очень красиво. Оказалось я еще и писать умею! Но у меня глюконула машина и все пропало. Второй раз все это переписывать нет мочи. Поэтому тебе придется поверить, что я — человек хороший.

Вобщем: я Игорь, мне 40, музыку люблю, жизнь ценю, если отдыхаю, то весело, стихи не пишу, но хорошие нравятся, был музыкантом и т. д., вобщем жизнь видел без прикрас. Рост около 177 см, глаза ближе к карим, цвет волос — средний, вес около 90 кг, талия почти на шее. Фотографироваться не очень люблю, но если очень надо, то фото обязательно сделаю и вышлю. Вот пока и все”.

Глава 8

Говорят, мужчины делятся на две категории: одни, глядя на женщин, в первую очередь обращают внимание на ноги, другие — на грудь. Федор сидел на боковушке в плацкартном вагоне и разглядывал попутчиц. И думал, что чаще всего ему не удается сразу вычленять что-то одно. Сначала, в первые три секунды, — вошел, увидел или задела сумкой по плечу — обернулся — схватывается какое-то общее впечатление.

Но в поезде не до этого. Особенно пока не распиханы вещи, не выдано белье и не принесен чай. Впрочем, это другие суетились, а Федор ни вещей по большому счету за собой не тащил, ни о белье не беспокоился. Сидел себе, как приткнулся сразу, войдя в вагон. Ушел в себя и нахмурился по привычке, чтобы никому не пришло в голову заговорить с ним. И вспоминал отчего-то незнакомку, мимолетно улыбнувшуюся ему на перроне.

Что в ней такое было? Федор, опаздывающий на поезд, и не разглядел толком, и не понял ничего, а ведь тут же заинтересовался, заволновался и остановился в растерянности, как будто забыл что-то. Обернулся. А она удалялась.

Какие ноги, какая грудь? Скорее, как-то вот все оно вместе в ней так грамотно было слеплено, так ловко одно дополняло другое, и вся она шла от него по перрону такая цельная, завершенная в своей красоте, такая далекая уже, что ему вдруг стало тоскливо-тоскливо, и только протяжный гудок электровоза да крики проводниц вернули его к реальности.

Между тем и белье уже выдали, и чай всем нуждающимся в нем принесли, и люди стали вытаскивать из пакетов копченые куриные грудки и вареные яйца. Федор сидел все так же. Хотя и с его молчаливого согласия перед ним поставили стакан в подстаканнике, где в кипятке размокал пакетик дешевого чая и звенела ложка. Он уже почти забыл о незнакомке, пустившись в длинные размышления о природе женской красоты.

Лица ведь бывают разные, но главное в лице — это глаза. На глаза сразу обращаешь внимание. Серые, карие, зеленые — не имеет значения, а вот что в них такое — блеск или смертельная скука — говорят сразу и о многом. Как много женщин с вечно недовольными лицами! Как будто вместе с утренним макияжем они размазывают по щекам раздражение, по губам — обиды, а на лбу запечатлевают лозунг “оставьте же все, наконец, меня в покое!”.

Больше всего в женщинах Федор любил асимметрию в лице и красивые ноги. Вот сидит она напротив, делает вид, что не смотрит на тебя, и ты как раз можешь любоваться ею, любуешься и знаешь, что она следит, смотришь ли ты, и торжествует. Сидит она, лицо вполоборота, а ты все равно видишь, что глаза у нее разной формы. Один поуже, как будто она щурится, смеясь, или задумывает что-то, или просто устала, а другой, наоборот, пошире, веко эдак чуть-чуть вздернуто вслед за бровью от детского какого-то удивления. Или губы немного как-то вбок, как будто она иронично усмехается, на одной щеке есть ямочка — на другой нет: с одной стороны ребенок — с другой женщина. Или еще что-нибудь в таком же духе.

Или просто линии лица и тела немного ломаные, как на рисунке молодого художника — нетерпеливого, азартного ученика — где за робкими неуклюжими штрихами уже видно все его великолепное будущее. Увидишь такую вот руку, резко выгнутую в запястье ради дорогой сигареты и дешевого эффекта, руку в черном облегающем рукаве, в ознобе натянутом так, что одни пальцы да ментоловый дым. Увидишь, и сердце оборвется, потому что это — снова оно.

Или сидишь на скамейке, на какой-нибудь остановке, знакомой тебе до отрыжки, пьешь пиво из горла и смотришь себе под ноги на окурки. Или где-нибудь на вокзале, чувствуя всю свою никчемность и бесприютность в этом мире. Или стоишь около супермаркета: все хорошо, и тебе нужно купить там хлеба, горошка, колбасы и соленых огурцов для “оливье” и туалетной бумаги, а тебе почему-то становится страшно. А мимо возьмут и пройдут ноги.

Самое красивое в ногах — это коленки и бедра. Бывают коленки ужасные, просто отвратительные — широкие, бесформенные, выпуклые — как будто нога никогда не разгибается до конца. И будь ноги с такими коленками хоть двухметровой длины, страшно представить их обхватывающими тебя за талию. Коленки должны быть остренькими, вытянутыми в длину, четко очерченными. Чашечки — красиво и ладно вставать на свои места, когда она вытягивает ноги и закидывает их тебе на колени, придвинувшись. И пусть она потом говорит о чем-то своем, размахивает фужером или даже наблюдает за кем-то другим, они — твои, лежат на твоих коленях, и ты можешь даже их не касаться руками, даже делать вид, что для тебя это ничего не значит, что-то важное и хорошее уже происходит, и ты рад.

Все знают, что высокие и худые женщины красивее маленьких и толстых, длинноногие — коротконогих. Но Федор особым чутьем бывалого коннозаводчика сразу угадывал породу по ногам. Обычно весь рост, вся красота живых манекенов для дорогой одежды, престижных машин и больших городов держится на длинных голенях. Присмотритесь! Голени у длинноногих женщин обычно значительно длиннее бедер. Когда делают операции по увеличению роста, обычно ломают и растягивают специальными приспособлениями именно кости голеней. Но у настоящих красавиц, чья порода была холима и лелеема, как английские газоны, столетиями длинна также и кость бедра, составляя с голенью настолько гармоничное сочленение, что за это ей можно просто все что угодно.

Еще бывает — зайдешь в магазин. А там за прилавком стоит продавщица. С глупым усталым лицом. А шея у нее длинная. Голая такая беззащитная шея. С блестящими стеклышками какого-нибудь колье, которое само по себе — китч и пошлость, наследие тех бус из стекляруса, за которые туземцы отдавали золотые слитки, а здесь — у нее на шее — ничего, даже к месту, даже кажется чем-то стоящим денег.

Шея длинная, плечи покатые. А ниже — грудь. Лифчика на ней нету, и они — грудки — отвернулись друг от друга в разные стороны. И соски — не только сама горошинка, но и весь ореол соска некоторой выпуклостью — едва прикрытые тонкой маечкой, видны. Она тебе говорит: “Мужчина, вам что-то показать?”, а ты уже и забыл, зачем пришел. А на слове “показать” прикусываешь язык.

Федор потихоньку пришел в себя, смирился с необходимостью прожить следующие сутки своей жизни рядом с незнакомыми и слегка неприятными ему людьми с чужими запахами, раздражающими голосами, пустыми разговорами. Он взялся за стакан, пальцем прижав ложечку к краю, чуть помедлил и отхлебнул. На весь вагон воняла чья-то чесночная колбаса. Хотя почему “воняла”? Сытный крепкий дух был очень даже приятен, закономерно вызывая слюноотделение. Даже у Федора, наевшегося перед отъездом так, как будто делал это в последний раз.