С двух берегов

— Да, — сказал Гохард, — они знают, что я был ранен и контужен.

— Это все? — спросил Герзиг.

Не понимая, чего мы добиваемся, Гохард испуганно взглянул на меня:

— Я ничего не скрыл, господин комендант, поверьте мне. Я не знаю, что хочет от меня господин профессор.

— Он хочет увести разговор в сторону, — успокоил его Стефан. — Нас, профессор, интересует здоровье не Гохарда, а Нойхойзера, и прошу не отвлекаться.

— Я вынужден отвлечься, — резко оборвал его Герзиг. — Господин Гохард после контузии был в таком состоянии, что он мог перепутать кого угодно с кем угодно. Если вы познакомитесь с его историей болезни, то сможете убедиться, что его способность узнавать лица и отличать одно от другого была весьма ограничена. Я не знаю, кого он имеет в виду, говоря о Нойхойзере, но к мужу несчастной убитой женщины тот человек никакого отношения не имеет.

Гохард слушал профессора, не скрывая изумления. Он даже придвинулся поближе со своим креслом, чтобы не пропустить ни слова.

— Как вы можете так говорить? — взмолился он, протягивая руки к Герзигу. — Я плохо говорил первые дни, это верно. И у меня очень болела голова. Но я всех узнавал, никого ни с кем не путал. Разве я был ненормальным? Вспомните, господин профессор!

— Не волнуйтесь, господин Гохард, — снисходительно улыбаясь, сказал Герзиг. — Вам это вредно. Вас никто ни в чем не обвинит. Больной не может отвечать за те галлюцинации и другие искажения действительности, которые возникают при нарушениях мозговой деятельности. Вы искренне говорите то, что считаете правдой, но беда в том, что у таких больных, как вы, правда совсем другая. Вы действительно видели здорового Нойхойзера, а потом у вас представления сместились и с этим именем начало ассоциироваться совсем другое лицо. Я уверен, что господин комендант не станет преследовать вас за вашу невольную ошибку.

Гохард подавленно молчал. И я не знал, что возразить. С медициной спорить трудно. А Герзиг еще добавил:

— Если бы я знал, что вас, господин комендант, интересует история болезни солдата Нойхойзера, я захватил бы ее с собой. Вы смогли бы лично удостовериться. И увидели бы расписку самого Нойхойзера, оставленную им в день ухода из клиники.

— Что скажете вы, Гохард?

Инженер виновато приподнял плечи и развел руками.

— Может быть, я забыл… Но мне так хорошо помнятся все дни, проведенные в больнице… Все… Я ведь и пришел сам… И ни разу не терял сознания… И каждого узнавал… Каждого…

Герзиг встал.

— Меня ждут больные, господин комендант.

— У тебя будут еще вопросы, Стефан?

— Я хочу его арестовать.

— У нас пока нет оснований.

— Будут основания.

— Тогда и арестуешь. Скажи ему, что он может идти. Сергей!

— Стефан!

Спорить в присутствии чужих Стефан не стал и перевел мои слова, процедив их сквозь сжатые губы. Герзиг раскланялся и вышел.

31

Стефан ворвался, когда я еще спал. Возбужденный более обычного, он с порога закричал:

— Вставай! Поймали волка!

— Билла?

Я даже во сне видел этого пройдоху, который обвел нас вокруг пальца, прикинувшись американским летчиком. Предположение Стефана, что именно Билл причастен к убийству Терезы, все еще казалось мне разумным.

— Нет, — сожалея, что вынужден меня разочаровать, сказал Стефан. — Но через него, может быть, выйдем и на Билла.

— Кто он?

— Солдат. — Стефан хитро улыбнулся. — Очень интересный солдат. — Пока я одевался, он рассказывал подробности. — Шел в горы. Но не вслепую. Его поджидала группа проводников. Понимаешь? Целая группа! Это бывает очень редко. Контрабандисты, которые перебрасывают нацистов из военной зоны, действуют в одиночку, по два. А тут целая группа! Не зря, как ты думаешь?

— Выкладывай без деталей.

— Тут каждая деталь важна. Когда их группа встретилась с партизанским патрулем, она не отступила, даже бой приняла, чтобы вывести этого рядового солдата. Такого тоже Давно не было. Пришлось стрелять. Двоих они потеряли убитыми, а разбежались, только когда ранили этого… Легко ранили и взяли живым.

— Кем он оказался?

— На первом допросе заявил, что лечился у Герзига и сбежал оттуда.

— Нойхойзер? — обрадовался я.

— Нет… По солдатской книжке Бауэр, а настоящей фамилии не говорит. Но он, Сергей, никакой не солдат. Майор СС. Один из самых жестоких палачей. Его, пока везли, опознали люди, сидевшие в лагерях.

— Где он?

— Внизу. Я подумал, что тебе будет интересно… Опять клиника.

— Веди в кабинет, я сейчас.

Задержанный и по внешнему виду не был похож на рядового солдата. Хотя он и старался выглядеть таким же тупым и забитым, как все пленные в первые дни, но в его глазах мерцала та властность, от которой трудно избавиться людям, привыкшим командовать и распоряжаться судьбами подчиненных. Потрепанную гражданскую одежду распирали вздутые мышцы спортсмена-тяжеловеса. Длинный свежий шрам огибал подбородок, поднимался к правой скуле и там расщеплялся на розовые лепестки, расходившиеся в разные стороны. Чуть набок, будто принюхиваясь к неприятному, был свернут и тонкий с горбинкой нос. Видимо, Герзигу пришлось немало потрудиться, чтобы склеить эту сильно пораненную физиономию.

— Фамилия? — спросил я.

— Пауль Бауэр, — ответил он, — ефрейтор.

Стефан перевел, но добавил:

— Врет. Штурмбанфюрер. — И что-то зло сказал пленному по-немецки.

Тот очень спокойно и твердо возражал. Чем больше разъярялся Стефан, тем уверенней становился Бауэр. Мне надоело слушать их непонятный разговор.

— Спроси его, куда он собирался бежать.

Бауэр назвал какую-то деревушку в Баварии и сказал:

— Дом. Семья. Гитлер капут, война капут.

— С чего ты взял, что он эсэсовец? — спросил я у Стефана.

— Одну минутку.

Он выскочил в приемную и ввел тощего, все еще не набравшего мало-мальски приличного веса Томашека. Остановившись в дверях, Томашек долго смотрел в спину Бауэра, потом вытянул костлявый палец и решительно сказал:

— Он!

— Подойдите, Томашек, — пригласил я его. — О ком вы говорите?

Томашек мелкими, шаркающими шагами подошел к столу и сбоку заглянул в лицо пленного. Потом отступил назад, опять посмотрел в спину и затылок Бауэра, снова вгляделся в лицо. Видно было, что он растерялся. Плоские, прилипшие к деснам губы дрожали, вытянутый палец то неуверенно вытягивался, то прятался в сухом кулачке.

— Смотри, Томашек!, Смотри! — просил его Стефан. — Хорошенько смотри! Он или не он?

В кабинете стало так тихо, что слышалось частое, всхлипывающее дыхание Томашека. Он боролся с собой, со своими сомнениями. Он боялся обвинить ни в чем не повинного человека в самом страшном, что видел в своей жизни. Выпученными глазами смотрел он на пленного, что-то узнавая и отвергая. Проходила минута за минутой. Бауэр недоуменно озирался, переводя глаза то на Томашека, то на меня, как бы прося объяснить, что происходит. Наконец Томашек, страдальчески улыбнувшись, сказал Домановичу:

— Не знаю, Стефан… Спина его, плечи, шея его… А лицо… Не знаю, другое лицо.

— Ну конечно другое, — поддержал Стефан. — Ему Герзиг другое сделал. Выкроил! Ты что, швов не видишь?

Я вертел в руках солдатскую книжку Бауэра и спросил, сам еще не зная для чего:

— Бауэр! Кем вы служили в армии?

Стефан перевел.

— Сапером, господин комендант.

— Сапером?! Пусть покажет руки.

Бауэр как будто не понял моего вопроса и не спешил показывать свои руки.

— Руки на стол! — громче, чем хотелось, приказал я. Теперь я знал, что не ошибусь.