С глазу на глаз

Ласково встретила Дуню Елизавета.

– Вот радость-то! Гостья желанная!

– А мне совсем не радостно. Умер у Феклы Васенька от голода.

Елизавета даже не попыталась выразить хоть какнибудь соболезнование:

– Бог дал, бог взял. Царство небесное младенцу невинному. Ах вот почему ты такая грустная. А как у тебя дома-то?

– Все по-старому. Макаровна вот взялась покупателей подыскать: хочу дом и скотину продать. Надо как-то устраиваться. Там не житье мне, люди как враги лютые. Присмотрюсь вот да, может, у вас и останусь. На что мне хозяйство? Одна канитель. Много ли мне одной надо? Только бы на душе спокойно было.

Дуня выложила из корзинки спелые яблоки.

– Прими, угощайся, мать.

– Спасибо, голубушка. Господь бог вознаградит за доброту твою.

Перекрестилась, взяла яблоко и крепкими зубами впилась в ароматную мякоть.

– А ведь жалко поди расставаться со своим добром?

– Кабы не жалко? И сомнений у меня много: ну, если все порешу, а потом что? Я ведь как с завязанными глазами: ничего не вижу и не знаю, на что опереться, не знаю, как жить, чему верить. И ты все загадками да тайнами.

– Нам нельзя не остерегаться. Не дай бог, попадется иуда-предатель, всех разгонят.

– Вот-вот! А я могу ли рисковать? И посоветоваться не с кем: только от тебя слышу ласковое слово, да Макаровна не чуждается.

– А ты не торопись с распродажей своего имущества, и мы подождем. Вот когда окрепнешь в нашей вере, тогда и решайся. Ничем мы тебя не неволим.

За окошком черная, непроглядная ночь. Ветер треплет одинокую ветлу возле Феклиной избы. Хлещет крупный проливной дождь. Пришла Елизавета с каким-то древним стариком, и стали отпевать ребенка.

Старица поет вполголоса хорошо поставленным альтом, а старикашка-жалким, дребезжащим голосишком. В избе накадили ладаном. Откуда-то появился чернобородый широкоплечий мужик. Его лица Дуня не могла рассмотреть-н избе полумрак. После отпевания тело мальчика завернули в холстину, мужик взял его под мышку и вынес в егород. Там была вырыта ямка, в нее и опустили малютку, без гробика, засыпали мокрой землей и утоптали, чтобы не было видно холмика. Дуня молча роняла слезы...

Старик и Елизавета словно растаяли во тьме. Дуня скрылась за перегородкой, легла, закутавшись с головой, а уснуть не могла. В избе началась возня:

Фекла укладывалась спать, да не одна, а с мужиком.

Говорили полушепотом. Дуня накинула на плечи пальто и выскочила во двор под холодные потоки дождя.

Когда вернулась в избу, с кровати доносился мужицкий храп и ровное, глубокое, с присвистом дыхание Феклы.

Утром мужика в избе не оказалось. Дуня набросилась на Феклу:

– Нет у тебя ни стыда, ни совести! Только что ребенка похоронила, и горя мало-с хахалем спать улеглась! Разве не грех? Неужели это по вере? Да и что увас за вера такая? Все расскажу старице!

У Феклы удивленные глаза, а на губах самодовольная улыбка.

– А старица все знает. Никакого греха нет спать со своим мужиком. Ведь ночевал-то мой Софрон.

– А почему он ушел, если твой?

– Спасается.

– Часто он тебя навещает?

– Когда как, - и подозрительно глянула на постоялицу.

Та спохватилась, что спрашивать об этом не следовало, вспомнила советы Ивана Петровича и поторопилась исправить ошибку:

– Конечно, надо остерегаться, а ты очень уж проста: зачем было говорить мне о муже, что укрывается? Другому не проболтайся.

– Небось!

Елизавету встревожили сомнения, высказываемые Евдокией. Уж больно лакомый кусок, как бы не попал в другие руки. Стоит с нею повозиться. Большие виды у старицы на Евдокию. О них она пока не сказала, даже Федору, признанному сектантами старшим наставником.

– Сходила бы ты, Авдотья, домой, проведала оы, как там Макаровна хозяйничает. Свой глазок-милый дружок.

Дуня насторожилась: выпроваживает? Причины,

кажется, для этого не было.

– На Макаровну я надеюсь.

– Но у меня к тебе есть небольшое поручение.

Только дело секретное, а я тебе верю, знаю, что не подведешь, говорила Елизавета, а сама зорко наблюдала, какое впечатление произведет это на Дуню.

Та выдержала взгляд монашки и равнодушно ответила:

Смотря какое. Если по моим силам, так выполню.

– Другого ответа я от тебя и не ожидала. Ты знаешь Аннушку Прищемихину?

– Ту, что в милиции служит?

Ту самую. Передашь ей мою грамотку и ответ принесешь.

От изумления Дуня не знала, что и сказать, а старица ее успокаивала:

Не бойся ты! Аннушка предана нашему делу до конца.

– Но ведь она же в милиции!

– Мы благословили ее на этот подвиг.

Аннушку Прищемихину Дуня знала, как все знают друг друга в небольшом поселке. Она слыхала, что Аннушка сирота, что девушку бросил жених. Сначала надсмеялся, а потом бросил. Девка недалекая простоватая.

Пыль на дороге. Солнце припекает. В поле стоит трактор с комбайном. Около машины суетятся тевчата в замасленных спецовках. У них что-то не^ладится. Хотела подойти и узнать, да передумала: что она им может сказать? А помочь тем более не сможет.

Идет Дуня по обочине дороги, покрытой булыжником, построенной недавно для военных перевозок. Фронт близко. В тихие ясные вечера доносятся дальние отзвуки артиллерийского поединка. По радио каждодневно передают о тяжелых боях. На этом фронте сравнительно тихо, а кто знает, где и как развернутся бои дальше.

По бокам дороги несжатые поля, а по дороге разгуливают стаи жирных грачей, обожравшихся пшеницей Зеленые девчонки возятся с тяжелыми машинами, мужики вместо тракторов водят танки. А она таскается черт знает по каким делам, встречается с жуликами и дурами. Сама видела, как сектанты, заклятые враги, помогают немцам, разоряют колхозы, видела, как они детей губят. Хуже зверей-те никогда не обижают детенышей".

Макаровна отчитывалась:

– Все я, Дунюшка, сберегла. Молоко частью сдавала, частью на масло, на творог. С огорода овощ пожертвовала на победу, правда не всю, частью на рынке продавала. Яблоки пора убирать, падалицы много.

Что собрала, на повидло переделала. Теперь уж сама распорядись с теми, что снимать пора. И мне немножко - замочить хочу.

– Ладно, Макаровна, потом, дай оглядеться.

– Оглядись, не спеши. Время терпит. А как там V матушки Елизаветы? Удосужилась ли побывать на ихнем молении? Она сказывала, что много благолепия.