Часть 1.

Глава 1

– Автобус дальше не идет, конечная, – раздался хриплый голос водителя и пассажиры, устало глядя перед собой, потянулись к выходу.

Что там дальше за конечной остановкой? Кто был там? Неизведанные земли полные загадочных существ, таинственные леса и озера, поля убаюкивающие путников ароматом волшебных цветов?

А если я побежать туда не останавливаясь, чтобы не передумать, бежать туда, куда не идут автобусы и поезда, где заканчиваются громоздкие безликие многоэтажки, и серая дорога заворачивает в неизвестность.

Побежать не оглядываясь, чтобы не запоминать дорогу и не возвращаться потом в тусклый промерзлый мир пропахший запахом бензина, к сумрачным нависшим тучам которые, кажется, никогда не пробьют теплые сияющие лучи. Солнце обычно где-то греет другие города и страны, стыдливо отворачиваясь от здешних мест. Конечно, нужно будет бежать навстречу ветру, который пока еще сомневается в тебе и пытается помешать, но, поняв что твои намерения тверды, изменит свое мнение и начнет легко подталкивать тебя в спину: «Не сдавайся. Беги. Там ждет тебя другой, удивительный мир!». А птицы, что сначала встревожено перекрикивались на ветках, поняв, что проиграли спор, вдруг запоют на разные голоса неведомую песню далеких краев, песню, которая ни на что не похожа и никогда ранее не встречалась, но словно бы создана специально для тебя. И сбрасывая на бегу шапку и пальто, в которых стало невыносимо душно посреди зимнего леса, скидывая шарф и рюкзак ты неслышно ступишь на мягкую траву не веря своим глазам. Потому что откуда здесь в феврале может быть такая яркая и сочная трава, какой она не бывает даже в разгар лета. Глаза будет слепить от мягкого будто рассыпавшегося миллионом золотых искорок солнца, но, сделав полный вдох теплого воздуха с легким запахом хвои, цветов окрасивших поле под ногами в сотни оттенков, можно побежать дальше без страха что земля под ногами вот-вот закончится. И, сделав последний шаг по траве, зависнуть на секунду в воздухе и лететь свободно вниз, в мягкие, теплые волны моря, которое тихо ждало, когда же ты рискнешь на этот шаг.

«Открой глаза, смотри под ноги», – сказала мама и дернула меня за руку.

От неожиданности я споткнулась и упала коленкой в грязную бурую лужу, бывшую когда-то снегом.

– Ну вот, испортила колготки и испачкала пальто, в чем ты завтра пойдешь в школу?! Теперь стирать все, – недовольно протянула мама.

Я поняла, что она в плохом настроении сразу, как только мы встретились на остановке. Видимо, опять на работе неприятности. Сейчас будет достаточно одной искры, чтобы напряжение, скрутившееся морщинками на лбу и вокруг глаз вырвалось наружу, поэтому я ничего не ответила и до дома шла предусмотрительно глядя только перед собой. Злые, насмешливые многоэтажки с разъевшими фасад трещинами пялились на меня белесыми рамами окон и презрительно свистели ветром, запутавшимся в лабиринтах серых улиц.

Вечером мы все садимся ужинать в маленькой кухне за угловым столом, на который с трудом умещаются несколько тарелок. Ужинать вместе – странная традиция, потому что за столом мы не разговариваем. В фильмах я видела, что бывает по-другому: разговоры, смех, вопросы, но у меня никто ничего не спрашивает, как обычно. Иногда я сомневаюсь, что родители знают в каком я классе и номер моей школы. На всякий случай я тоже ничего не спрашиваю. И так мы сидим в тишине, только радиоприемник на стене немного попискивает и шуршит временами.

Доедая ужин я посмотрела на маму – как всегда, погружена в свои мысли. Там в голове работа, проблемы, подсчеты. Я почти вижу, как она мысленно сводит расходы с доходами и что-то у нее не сходится, не получается. Я бы хотела сказать – ничего не покупай мне, не нужно. Но я молчу. Она все равно подсчитывает, как купить мне теплые ботинки (мои уже старые и просят каши) или школьную форму. Нет, школьный сарафан мне покупали полгода назад, значит, все-таки ботинки. Свою школьную одежду я ненавижу за блеклые цвета с безуспешной попыткой оживить их узором в серую клетку, и за рыхлую ткань, которая на ощупь как мох. Кто вообще придумал эту ужасную модель, словно форму шили люди ненавидящие яркие, чистые цвета. Как и представляю, как на полутемной фабрике люди, похожие на тени, придирчиво отбирают самые неприглядные, мрачные ткани, чтобы детям не никогда не захотелось бегать, шуметь и веселиться в такой одежде.

Вообще, у мамы хороший вкус и она любит красивые вещи, я знаю это по бережно хранимым в шкафу старым атласным платьям. Просто в тех магазинах, где мы покупаем одежду, нет ничего приличного, а шить на заказ нам не по карману. Нам вообще-то и магазины не по карману, и, если необходимо купить новую куртку или туфли, мы идем на рынок. Это довольно унылое место в любое время года, а зимой вообще беда. В прошлый раз мы долго бродили среди длинной вереницы столов с разложенной на них одеждой под хмурыми взглядами мерзнущих продавцов. Куртки и пальто не раскладывали, их вешали на какие-то конструкции вроде проволочных стен друг над другом и, чтобы примерить пальто, висящее наверху, нужно было зацепить его длинной палкой с крюком на конце. А потом так же крюком повесить обратно, если не купили. В таком случае недовольные холодом и своей работой продавцы делались еще более угрюмыми.

На одежде не было бирок и нужно было спрашивать цену каждой понравившейся вещи, что создавало много неловких моментов. Кожей я чувствовала скользкие оценивающие взгляды работников рынка, чтобы прикинуть какую сумму мы с мамой можем себе позволить потратить. Чаще всего мы не могли себе позволить покупку, даже если прилично поторговаться, но признать это и уйти было совсем уж как-то стыдно и приходилось рассматривать и мерить вещи, зная заранее что мы их не купим.

Эти долгие походы среди длинных темных рядов, завешанных одинаковой одеждой, быстро выматывали и хотелось побыстрее покинуть это место. Побродив около часа-двух, мы находили самый дешевый вариант подходящего размера (то есть немного на вырост) и ехали домой. С вещевого рынка доехать можно было только на длинном, всегда пыльном «Икарусе». Название модели было гордо написано внутри салона и абсолютно не подходило старому уставшему автобусу грязно-желтого цвета. Хотя, возможно, цвет когда-то был чистый и звонкий, но Икарус выделял так много выхлопных газов, что казался монстром, двигающимся в облаке черной пыли. В добавок, проезжая по слякотной дороге он всегда резко тормозил, подъезжая к остановке и обдавал не успевших отпрыгнуть людей фонтаном грязевых брызг. Может быть, он даже делал это нарочно в отместку забивающимся как сельди в бочку пассажирам. Понятно же, что мест больше нет! Но автобусы ходили так редко и ждать на холоде было невыносимо, к тому же каждый следующий приходил таким же полным. Поэтому, народ всегда плотно забивался внутрь, подталкивая и трамбуя стоящих впереди пассажиров, распирая Икарус изнутри. Так что можно понять бедный старый автобус, который всегда был сердитый и пытался заморить пассажиров таким спертым бензиновым воздухом, что всю дорогу, помимо тесноты, приходилось бороться с тошнотой и головокружением.

Другое дело трамвай – чистый, звонкий, ярко-красный, весело дребезжащий в хорошем настроении. Видимо это оттого, что трамвайная линия была короткая – всего десять-двенадцать остановок и в нем никогда не скапливалось много людей.

Жаль, что на трамвае нельзя почти никуда не доехать. Даже в детский сад нам с мамой приходилось ехать в автобусе и, хотя это было давно, я хорошо запомнила бесконечно долгий путь по утрам и вечерам. Приходилось стоять среди незнакомых людей, ног, сумок, портфелей, крепко держась за мамину руку чтобы меня не оттеснили к выходу. Незнакомые женщины, которым выпала удача занять сидячее место, усажали меня к себе на колени, и это было особенно неприятно, но приходилось терпеть – мама думала так я меньше устану в дороге, а мне не хотелось с ней спорить.

Я встряхнула головой. Как обычно, мои мысли убегают, цепляются друг за друга и путаются, упорно пытаясь воображаемое втиснуть в рамки привычного мира. Так и со снами – часто я просыпаюсь посреди ночи в страхе вспоминая как убегала от черной надвигающейся бездны, или пряталась от огромных птиц, кружащих над моим домом.

– Опять ворон считаешь? – спросила мама, – мой посуду и ложись спать.

Папа весь ужин скрывался за черно-белой газетой. Если бы меня попросили описать в нескольких словах моего отца – я бы не знала, что сказать. Ну, средний рост, возраст сорок лет, темные волосы. Это, практически, все, что я знала о нем. Добрый он или злой? Трудно сказать. Какие любит телепередачи, есть ли у него близкие друзья и чем занимается на работе – я не знаю об отце практически ничего, как, впрочем, и он обо мне.

Однажды он забыл меня в магазине. Вошел со мной, а там отвлекся и вышел уже без меня. Мне было около пяти или шести, не помню, как меня нашли, но домой я добралась только вечером.

Мама – другое дело. Она твердая и решительная. И добрая. Я знаю, окружающие так не считают, но я думаю, что в ней есть что-то необыкновенное. Может быть, оно спрятано в темно-синих глазах и пушистых черных ресницах, таких длинных, что под ними всегда лежит густая тень. Иногда в ее глазах зажигаются маленькие искорки, как серебряные звездочки на вечернем небе. И когда мама смеется у нее на лбу пропадают морщинки.

Это бывает довольно редко. У мамы серьезная работа в научной лаборатории, я точно не понимаю, что она там делает, может быть, лекарства, которые излечивают от тяжелых болезней. Жаль, что за такую важную работу так мало платят, поэтому, хмурые морщинки обычно на своем всегдашнем месте. Кроме этого, у нее еще тысяча дел и я никогда не обижаюсь, что у нее не хватает времени помочь мне с уроками или прийти на выступление с классом. Все равно, никаких успехов у меня в школе нет. Учусь на четверки, могла бы и лучше говорят учителя, если бы больше старалась. Но как стараться, если школа – это такая невыносимая скука. И сплошной обман.