С киноаппаратом в бою

— Мабуть, карбюратор трошки засорился, чи шо!

Петро выскочил, открыл капот, осмотрев мотор, сказал:

— Пару раз качнем в насос, та и поидемо помаленьку…

Качали все, и не по «паре» раз. Вымокли, устали, а «козел» даже чихать перестал. Наконец причина была найдена: из пробитого пулей бензопровода вытекало горючее.

Оставив шофера чинить машину, мы с Рымаревым пошли пешком.

Сокращая расстояние, пробирались через развалины. Начался артобстрел Севастополя. Эта стрельба была больше рассчитана на психологический эффект. Тяжелые четырнадцатидюймовые снаряды с оглушительным грохотом рвали и поднимали на воздух руины. Мы привыкли к этим обстрелам и шли довольно спокойно, зная повадку и пунктуальность немцев. Они вели огонь точно по времени и по определенным квадратам. Снаряды рвались в районе Приморского бульвара, Графской пристани, перемещаясь к Минной. Но все же нам было не по себе, и часто, обманутые звуковым эффектом отдаленного выстрела немецкого орудия и мгновенного за ним рева снаряда, летящего, казалось, прямо к нам, мы с Димкой падали на землю. Иногда снаряд перегонял звук своего выстрела, и выстрел слышался сразу же за разрывом. Такие шутки акустики могли стоить нам жизни. К счастью, такие фокусы случались редко, только при особом состоянии атмосферы, ветра и моря.

Недалеко от нас упал, пропахав тротуар, большой рваный кусок железа.

Димка поднял его.

— Горячий, собака, как самовар! Грамм на восемьсот…

Вскоре артналет прекратился, и мы зашагали дальше. Не доходя до вокзала, мы снова услышали грозный голос батареи с Малахова Кургана.

— Наверное, Вадим начал передачу, — сказал Димка.

Батарея била залпами. Эхо раскатисто грохотало среди руин.

— Здорово лупят! Красота! — сказал Димка. — Сегодня воздух какой-то особенный, гулкий… Хорошо несет и держит звук. Слышишь, как вибрирует и рассыпается канонада…

Вдруг сразу после залпа раздался еще один, не то выстрел, не то взрыв, и канонада прекратилась.

Растаяли где-то далеко последние ее отголоски, и наступила тишина.

— Я говорил тебе, что опоздаем. Так оно и вышло. Какую съемку зевнули! А ведь могли успеть. Все ты! «Подождем да подождем»!

Димка ворчал почти до самой батареи. Жаль, если мы действительно опоздали. Выйдя на повороте из-за кустов акации, мы увидели на верхней орудийной площадке суматоху. Бегали, суетились матросы, кого-то несли вниз. К нам навстречу выбежал из блиндажа знакомый политрук батареи, бледный, расстроенный…

— Не до вас, друзья. Потом, позднее заходите. Несчастье! Затяжной выстрел! Всю прислугу перебило и еще двух москвичей с радио. Один еще жив, а другой помер…

Политрук убежал по аллейке к каземату, а мы, пораженные, застыли на месте.

По дороге с Малахова Кургана нам встретилась связистка батареи Фрося. Восемнадцатилетняя девушка-электрик Фрося ремонтировала электрооборудование на миноносце и вместе с артиллеристами перешла с корабля на батарею Малахова Кургана. Здесь она была мастером на все руки: и связной, и электриком, и санитаркой. Она поднималась вверх с большой санитарной сумкой через плечо.

— У вас такая беда, Фрося… — сказал Димка.

— Знаю, я отвозила раненых в госпиталь. Двое матросов по дороге умерли, один — из Москвы, футболист — еще жив. Его тяжело ранило в голову, глаз выбило.

— Постой, постой! Какой футболист? Радиокомментатор из Москвы, да?

— Да нет же! Говорю, футболист. У него голос такой сиплый-сиплый. Я часто слышала его игру в футбол по радио. Он такой сумасшедший, когда забивает гол в ворота, то так орет «урра, гооол», что у меня репродуктор на комоде захлебывается. Такой веселый футболист был.

Димка спросил:

— Скажи, Фрося, выживет он?

— Выживет. Он спортсмен, футболист. Только играть ему будет очень трудно с одним глазом.

…Наконец мы растянулись на своих скрипучих никелированных кроватях.

— Ты очень устал? — спросил Димка.

— Очень. А что?

— Может, все-таки дочитаем? А то неизвестно, будет ли время завтра.

— Ну, давай маскируй окошко, а я зажгу огарочек…

Завесив окно, Димка скрипнул пружинами и затих, положив голову на сложенные руки. Я подождал, пока разгорится огарок, и начал читать. Растопленный воск свечи наполнил комнату рождественским ароматом, и на серой стене заплясали причудливые тени. Они плясали и прыгали, когда мое дыхание при чтении колебало пламя.

Жди меня, и я вернусь Всем смертям назло. Кто не ждал меня, тот пусть Скажет: повезло.

Димка сел, снял очки и начал их протирать. И я закончил последнее четверостишие:

Как я выжил, будем знать Только мы с тобой. Просто ты умела ждать, Как никто другой.

Я спросил:

— Ты ничего не будешь иметь против, если я вырежу эти стихи и пошлю их матери?

— Посылай, посылай, мне, ведь ты знаешь, некуда — родители у немцев, а жена с сыном даже не знаю где…

Я написал маме письмо, положил в конверт вместе со стихами. Завтра отвезу прямо на тральщик…

10. Весна

Ночь такая темная, — какие бывают только на юге. Теплая, тихая. Осажденный город спит настороженно, скрытый непроницаемым мраком.

Враг, залегший в глубоких окопах, притаился, выжидает, нервничает. Темные ночи на чужой земле обманчивы. Изредка, боясь нападения, немцы освещают переднюю линию фронта дрожащим светом ракет. Когда ракета гаснет, ночь становится еще темнее и непрогляднее…

Вдруг бухта и город озарились ослепительной молнией. Мгновение — и грянул оглушительный залп корабля. Будто черный звездный купол с треском раскололся, обрушился на город.

Наша артиллерия ответила на призыв корабля.

И не успел последний звук замереть в скалистых горах, как новые и новые раскатистые залпы тяжелых береговых батарей окончательно разорвали застоявшуюся тишину. Ослепительные языки пламени вырвали из темноты знакомые силуэты родного города. Снаряды со свистом и ревом полетели на вражеские укрепления, кромсая и поднимая в воздух бетонированные доты, блиндажи, окопы.

Наступил туманный рассвет. К низкому реву орудий присоединились более высокие голоса пулеметов, автоматов и винтовок.

С наблюдательного пункта хорошо видны невооруженным глазом немецкие позиции. Их передовые линии отмечаются черными столбами взрывов. Это наша артиллерия производит глубокую весеннюю вспашку родной земли.

Синей пороховой дымкой, которая с рассвета низко стлалась по земле, постепенно заволакиваются верхушки гор. Итальянское кладбище совсем потонуло и растаяло в ней. Панорама окрестных гор растворяется и исчезает, незаметно сливаясь с голубым весенним небом. И только сияющая снежная корона Ай-Петри как бы одна повисла в безбрежном пространстве.

Яркое теплое солнце освещает город, изрезанный синими бухтами. Ныряя в тоннели, по самому краю скалистого берега мчится, оставляя далеко позади облака белого пара, севастопольский бронепоезд. В боевой рубке — командир бронепоезда инженер-капитан Харченко Борис Петрович. Севастопольцы, снимая фуражки, приветствуют его.

Весна в Севастополе ощущается на каждом шагу. И в городе и на передовой. Радостно, по-весеннему кричат дети, выбегая из школы во время большой перемены. Высоко в небе, не боясь шума самолетов, летят на север стаи диких гусей и журавлей.