С мешком за смертью

Потом вышли под навес, где вдоль самой стены мельницы проходил подъездной путь.

— А, ведь, твой инженер-то верно говорит, — оживился Андреев, примерив глазами, где приходится за стеной паровая машина. — Марк, иди гони сюда машину, а я тебе стрелку сделаю…

Марк побежал исполнять приказание машиниста, и скоро декапод вкатился под мельничный навес и встал около стены машинной. Рабочие долго обсуждали с крупчатником, от какого места и как взять пар, осмотрели паропровод мельницы, подобрали трубы с флянцами и решили, что выдумку Марка осуществить можно.

Марк сиял и вставлял в беседу старших разные деловые, но в большей части недельные замечания. А они всецело погрузились в обмеры, расчеты и не слушали его. Марк надулся и забился на паровоз, где было невыносимо жарко.

Отец Марка не проронил ни слова о том, что мысль о применении паровоза для питания мельницы паром мелькнула у него самого еще при первом разговоре с крупчатником. Граев решил тут же перемолоть зерно на муку, чтобы не стоять лишних две недели у мельницы Калашниковской пристани в Петербурге.

Когда мурманцы вернулись на стан, поднялась суматоха: Граев сейчас же велел собираться и перевести поезд к мельнице.

Мальчишкам было жалко расставаться с веселой лесной речкой. А «банда смерти» утешилась тем, что получила приглашение в полном составе работать на мельнице. Завистники тотчас распространили слух, что:

— Маркушка опять замолол. Мели, Емеля, твоя неделя…

И Марку кричали с крыши вагонов, пока поезд пробегал сорок верст лесом:

— Эй, Емельян Маркыч, мука-то из штанов сыплется!..

«Банда смерти» хранила на все задирания завистников важное молчание…

На следующий день насмешники поутихли. Они увидали, что крупчатник, сидя на крылечке и подставляя рукава, чтобы туда задувал ветерок, серьезно разговаривал с Марком и его товарищами о том, чтобы подобрать артель вот таких же «ершей», а не ветродуев, в роде вот того, что на крышу камни швыряет.

— Перестань камни швырять! — вдруг завопил Василий Васильевич и с неожиданной для него легкостью сорвался с крылечка и побежал догонять ветродуя с таким свирепым лицом, что тот юркнул под вагоны и притаился.

Тяжело дыша, крупчатник вернулся и пожаловался:

— Сердитый я, оттого и полнею. Ох, жарко! Глаша, — крикнул он, — самовар кипит?

— Кипит, Васильич!

— Идемте, хлопцы, хватим по черепушечке чайку. А это что за принцесса? — спросил он, увидав Аню, подходившую к крыльцу.

— Это наша «милосердная сестра»!

— Ишь, ты, кудрявая! Вот если бы моя Анюта не померла — такая же была бы невеста. Глаша, глянь-ка сюда!

Черноволосая жена крупчатника выглянула из окна через цветы.

— Ты гляди-ка, Глаша, девушка-то какая! Вылитая наша Анюта…

Глаша внимательно осмотрела Аню и спросила:

— Тебя, девочка, как звать?

— Анна Гай, madame, — сказала Аня, испугавшись темного взгляда женщины, и по институтски присела и подпрыгнула…

— Ах ты, господи! — восхищенно воскликнул крупчатник, — реверанс делать умеет. Иди, девуля, чай пить… Рекомендую — наша супруга Глафира Петровна.

— Иди, иди, милая, — тихо и мягко позвала Глафира Петровна.

Напившись чаю, мальчишки с крупчатником пошли осматривать мельницу. Аня тоже встала и простилась с Глафирой Петровной, но та ей сказала:

— Посиди, что тебе там с мальчишками шамонаться…

— Мне в околодок надо.

— Что еще за околодок?

— А это где лечат. Фельдшер.

— Еще здравствуйте: фершал! Говорю сиди…

— Да, madame!

Когда Марк после осмотра мельницы вернулся за Аней, то увидел, что она стоит среди горницы перед большим зеркалом, слегка приподняв тоненькие руки, а Глафира Петровна с полным ртом булавок стоит перед ней на коленях и что-то прикраивает синее, накинутое Ане на плечи. Глаза у Глафиры Петровны были красные: она успела за это время поплакать.

Увидев Марка, Глафира Петровна замахнулась на него ножницами и гусыней прошипела, теряя из рта булавки:

— Уходи! Ишь ты! Лоботряс! Место ей там с вами!

Аня улыбнулась Марку глазами, сказала:

— Иди, Марк. Я скоро.

— Ничего не скоро, — прошипела Глафира Петровна, — и ночевать у меня будешь. Да стой ты, ради бога, прямо…

И Глафира Петровна принялась, лазая по полу вокруг Ани, подравнивать подол синего платья.

Марк ушел.

XXVII. Красная ярмарка.

Прошло четыре дня, и мельница загудела и запела, словно пароход, готовый к отвалу. От паровоза, поставленного под навес, провели через пробитую в стене дыру паропровод к машине мельницы — и, приведя ее в порядок, пустили мельницу, чтобы испытать трансмиссии впустую. Потребовав, чтобы на машину и к динамо поставили две смены опытных машинистов и смазчиков, крупчатник забрал почти всех мальчишек мурманского маршрута и, расставив их около аппаратов мельницы по всем ее этажам, объяснял, водя с собой Марка, что надо делать. В сущности, на каждый пол мельницы было бы довольно двух-трех опытных рабочих — их дело все состояло в том, чтобы следить за правильным течением автоматической работы мельницы; вся она была слажена, как часы: забирала элеватором из своих закромов или из вагонов зерно — и через некоторое время в подставленные мешки начинали из разных течек сыпаться отруби, манная крупа, крупчатка «два ноля» красного клейма, первый, второй, третий сорт.

Внизу нужны были взрослые рабочие, чтобы снимать с подвод мешки, набивать пятерики мукой и сваливать их на ленту транспортера, бегущую в пакгауз.

По волости уже давно был слух, что мельницу пустили или пустят, и уже у ворот — вереница мужицких возов с хлебом и скрипучие возы по дорогам. Все дальние и порядков не знают.

В брошенной конторе Граев с Бакшеевым до хрипоты дерут глотку с мужиками, устанавливая правила и плату за помол.

Мужики врозь требуют: один — привез сто пудов пшеницы прошлогодней и хочет, чтобы ему смололи пятьдесят на первый сорт, а остальные «мягкой». Второй — привез ржи и хочет пеклеванной муки. Третий — с маленьким возишкой, требует военного размола. И всем им и каждому надо было разъяснять, что мельница может начать работу, если ей сразу задать перевал в пять тысяч пудов. Рожь и пшеницу будут молоть отдельно и всем одинаково только на три помола. Тут же объявляли, что раньше не начнут молоть, чем мурманцы не выменяют тридцать тысяч пудов ржи и двадцать пшеницы…

Около мельницы открылась ярмарка. Вдоль поезда на подмостях из шпал и досок мурманцы выложили свои товары. За порядком и чтобы не было воровства, следили вооруженные от мурманцев и фронтовиков; мужики выбирали товар и получали квиток от вагонного приказчика, чтобы у мужика приняли в уплату за товар столько-то пудов пшеницы или ржи. С этим квитком в руках мужик въезжал с возом на весы; взвесив и ссыпав, с пометкой номера квитка мелом на дуге и в квитке, что зерно сдано, ехал или шел за товаром к вагону. Везде стояла крепкая ругань — спорили о ценах, о расчете, пахло дегтем, новым хлебом, дымом, лошадиным потом, паром, ладаном сосны, мануфактурой — новым ситцем.