С нами бот (сборник)

– Верочка! Верочка! – журчал он, проворно ковыляя за грандиозной эйч-блондинкой лет этак сорока. – Ты когда за меня замуж выйдешь?

– Иди в попу, Аркаша, – лениво бросала та через обширное плечо. – У меня вон муж есть.

– Муж – старый. А я – молодой.

Между прочим, так оно и было. Молодой. Довольно ухоженный. Надо полагать, кто-то из его родителей ещё оставался в живых.

– Я скоро в Америку поеду, – не отставая, хвастался Аркаша. – Мне яхту надо купить. А потом опять приеду. У меня прокурор знакомый. Он нам всё устроит…

И только-только начал я привыкать к его подслеповатеньким глазкам и умильной улыбочке, как он вдруг взял и пропал. Не думаю, что скончался, – скорее всего некому стало о нём заботиться и сплавили Аркашу куда-нибудь под врачебный надзор.

Естественно, меня разобрало нехорошее любопытство: кто его заменит теперь? У кого из обитателей окрестных домов соскочит рычажок в мозгу? Ибо, повторяю, двор – как собор. Без юродивого он просто немыслим.

Гожусь ли я сам на столь ответственную роль? Вряд ли. Хотя, возможно, со стороны могло показаться, что у меня все к тому данные: сидит человек день-деньской на скамеечке у подъезда, смотрит стеклянным взглядом на проходящих, от разговоров уклоняется, на что живёт – неизвестно, а главное – всё время о чём-то думает. Если присесть рядом, встаёт и уходит.

Тем не менее себя я из списка исключил. Отобрал трёх кандидатов – и промахнулся со всеми тремя.

Он поравнялся с моей скамейкой и, не удостоив взглядом, сосредоточился на нашей девятиэтажке, словно бы прицениваясь. Такое впечатление, что собирался купить её целиком, однако не был ещё уверен в целесообразности такого приобретения. Выглядело это довольно забавно, поскольку наряд потенциального покупателя скорее свидетельствовал о честной бедности, нежели о сверхприбылях: ношеный серенький костюм, ворот рубашки расстёгнут до третьей пуговицы – по причине отсутствия второй. Плюс стоптанные пыльные туфли некогда чёрной масти. Я уже встречал этого субъекта во дворе, и не однажды, знал, что проживает он в соседнем подъезде, пару раз мы с ним даже раскланялись.

– Дом, – неожиданно произнёс он. – Жилой дом.

Замолчал, прислушался к собственным словам. Потом заговорил снова:

– Жилой, потому что в нём живут. – Подумал и уточнил: – Люди.

«Опаньки!» – только и смог подумать я.

Давнее моё предположение подтверждалось на глазах: пробки и впрямь перегорают по очереди. Дурачок умер – да здравствует дурачок!

Судя по всему, внезапный преемник Аркаши был одинок. То ли вдовец, то ли старый холостяк. Скорее первое, чем второе. Маниакальной аккуратности, свойственной убеждённым противникам брака, в нём как-то не чувствовалось. Да уж, кого-кого, а его я точно в расчёт не принимал. Почему-то мне всегда казалось, что резонёры с ума не сходят. Собственно, что есть резонёр? Ходячий набор простеньких правил бытия, которым почему-то никто вокруг не желает следовать. Ну и при чём тут, спрашивается, ум? С чего сходить-то?

Однажды я краем уха подслушал его беседу с соседкой. Узнал, что дети должны уважать старших, а если не уважают, виноваты родители – воспитывать надо.

Всё, что до сей поры произносил этот человек, не являлось продуктом мышления, но добросовестно затверживалось наизусть в течение всей жизни.

И вот поди ж ты!

– Минутку! – взмолился он. – Дайте посчитать. В каждой примерно по четыре человека. Четыре на четыре и на девять… – Окинул оком подъезды. – И ещё на пять… – Пошевелил губами, умножая в уме. – Где-то около тысячи.

С болезненным интересом я следил за развитием его мысли.

– Все вместе? – с тревогой переспросил он себя. – Нет. Жилплощадь изолированная. Квартира. Это м-м… такая ёмкость высотой чуть больше человеческого роста… запираемая изнутри…

Резко выдохнул, словно перед чаркой водки, хотел, видно, продолжить, но не успел, застигнутый врасплох очередным собственным вопросом:

– Зачем собираться всем вместе, чтобы жить порознь?

«А действительно, – подумал я. – Зачем?»

– Ну… так принято, – выдавил он наконец.

Я не разбираюсь в психиатрии, однако в данном случае тихое помешательство было, что называется, налицо. Либо у горемыки обвальный склероз, и он отчаянно перечисляет вслух самые простые вещи, пытаясь удержать их в памяти, либо шизофрения, она же раздвоение личности: сам спрашивает – сам отвечает.

Впрочем, возможно, одно заболевание другому не помеха.

– Не в наказание, – продолжал он с тоской. – Просто живут.

Запнулся, утёр пот со лба. Отщепившаяся часть души откровенно издевалась над бывшим своим владельцем.

– Зачем так много людей? – прямо спросила она.

– Родину защищать, – не удержавшись, тихонько промолвил я.

Как выяснилось, очень вовремя.

– Родину защищать, – повторил он с облегчением двоечника, уловившего подсказку. Измученное лицо его просветлело, но тут же омрачилось вновь. – Родина. Это где родился. Я? В Советском Союзе. Только его уже нет.

Меня он по-прежнему в упор не видел. Глядя с сочувствием на жалобно сморщенное чело новоявленного нашего дурачка, я достал сигареты, закурил, кашлянул. Бесполезно. Жердиной огреть по хребту – не заметит.

– Теперь Россия, – с достоинством выговорил он. – Российская Федерация. Потом… Как это потом? Потом – не знаю…

Осёкся, заморгал.

– От врагов. Сейчас – от грузин. Э-э… Грузия. Бывшая республика… То есть как бы это… Бывшая часть Советского Союза… Нынешнюю Родину – от бывшей?

Умственное напряжение вот-вот грозило достичь красной черты. Пора было принимать меры.

– Послушайте, может, вам помочь? – спросил я.

– Вы мешаете, – хрипло ответил он.

Вот так. Что называется, осадил.

– Хорошо-хорошо, – пробормотал я. – Не буду.

Он повернулся ко мне, однако глаза его оставались не то чтобы незрячи – нет, видеть-то они меня видели, но так на собеседника не смотрят. Так смотрят на неодушевлённый предмет.

– Курит, – огласил он. – Вдыхает дым с никотином. Потом выдыхает. Зачем?

– Слышь, урод! – не выдержав, окрысился я. – А не пошёл бы ты…

Не стал говорить куда и нервно отправил окурок в горлышко бутылки из-под пива, используемой мною взамен урны.

– Да, – скорбно отозвался он. – Смысл курения обсуждать отказывается. Настаивает, чтобы ушёл… Нет, не нападает… Спасибо… Спасибо… До свидания!

Последние слова были сопровождены заискивающей улыбкой. Но я к тому времени уже и сам взял себя в руки. Принимать дурачка всерьёз означает, напоминаю, претендовать на его место.