S-T-I-K-S. Адская Сотня Стикса

Картина укладывалась в теорию о том, что и тут похозяйничали твари, но с некоторыми дополнениями. Похоже, местные жители сначала пытались всё-таки спастись при помощи своих транспортных средств и только потом решили бежать, бросив их. Но не смогли.

На первый обглоданный костяк Батя наткнулся, обойдя уткнувшуюся капотом в отбойник ярко-красную малолитражку с выломанной водительской дверцей и оторванной крышей. Рядом валялась женская сумочка, и на её лаковом боку виднелись три глубоких царапины. Содержимое, однако, никого не заинтересовало – это Батя проверил первым делом.

Дальше костяки стали попадаться чаще. Целые, разобранные, растоптанные, обглоданные добела и с остатками начавшего протухать мяса. Снова появился едва слышный запах разложения, от которого командир успел отвыкнуть за то время, что шёл по саванне и гряде.

Уже почти перейдя дорогу, Батя уловил едва слышное урчание. Тут же присел, прячась за бортом здоровенного пикапа, и замер. Звук шёл из подозрительно целого серебристого седана, припаркованного у входа в ближайший небоскрёб. Убедившись, что он не удаляется, но и не приближается, командир сам двинулся на сближение, укрываясь за другими машинами.

По мере того, как расстояние сокращалось, урчание меняло свою тональность. Из жалобного и жалкого оно становилось голодным и требовательным.

«Что, человечинки охота? – продолжая сближение, оскалился Батя и на ходу вытащил из чехла нож. – Сейчас придёт, ты только дождись».

Добравшись до машины, откуда доносился звук, командир обошёл её по кругу, заглянул в окно и остолбенел. Да уж, действительно, дождалась.

За рулём, пристёгнутая ремнём безопасности, бесновалась хрупкая миловидная блондинка. Вернее, она была когда-то миловидной, а сейчас лицо её было искажено злобой, из прокушенных губ струилась по подбородку кровь, стекая на платье с низким вырезом. В глазах, полностью чёрных, без малейшего признака белка, не было и проблеска разума, лишь бездумная ярость и голод.

Почуяв Батю в непосредственной близости, блондинка задёргалась, замолотила руками по дверце, рулю и приборной панели. Случайно нажала на сигнал, и тишину огласил протяжный, визгливый и очень громкий звук.

– Да ты ж мне так всю конспирацию сейчас к хренам собачьим отправишь, дура! – возмутился Батя и бросился к водительской двери.

Рванул на себя, открывая, и едва смог увернуться от удара изящной рукой с покрытыми ярко-красным лаком ногтями.

– Вылазь, мля!

К женщинам Батя всегда относился со свойственной хорошо воспитанному мужчине бережностью. Старался придерживать перед ними двери, подавал руку, уступал места. Но сейчас ему было не до галантности. Да и женщиной эту мегеру язык не поворачивался назвать.

Поймав руки блондинки, командир сжал оба её запястья в своей лопатообразной ладони, одним движением перерезал удерживавший женщину в машине ремень безопасности и выволок её на улицу. Уложил лицом на асфальт, поудобнее перехватил запястья, прижал коленом между лопаток.

– Кто ты? Откуда? Что тут произошло?

Блондинка вместо ответа попыталась извернуться и укусить Батю. Она оказалась неожиданно сильной, особенно для её комплекции. Комвзвода, пребывавший пусть не в лучшей по собственным меркам, но определённо отличной в сравнении с любым гражданским лицом одного с ним пола форме, с трудом удерживал разбушевавшуюся хрупкую бабёнку и одновременно пытался сообразить, что ему с ней делать. Блондинка была явно не в себе и очень напоминала Бате его бойцов, потерявших разум и возжелавших плоти своих пока ещё нормальных сослуживцев.

Убивать её не хотелось – женщина же. И в то же время Батя прекрасно осознавал, хоть и не хотел в это верить, что блондинка действительно уже превратилась в зомби, и вряд ли он сможет ей хоть чем-нибудь помочь. А она вполне может осложнить Бате и без того ни разу не простую жизнь – а ну как привлечёт своим урчанием других таких же, как она. А то и кого похуже!

Стиснув зубы, Батя сильнее надавил коленом, отпустил руки женщины, схватил в кулак длинные, спутанные волосы и потянул, заставляя её поднять голову и открыть горло. Приложил к нежной шее нож и, поколебавшись мгновение, провёл им по коже.

Урчание перешло в бульканье. Подёргавшись, блондинка затихла, но Батя предпочёл ещё немного подождать. И только убедившись, что мегера мертва, отпустил её волосы и поднялся.

На душе было муторно. Но что ещё ему оставалось делать? Совесть совестью, воспитание воспитанием, но война – она диктует свои законы и свою мораль, зачастую неприемлемые в мирной жизни – уж в этом-то Батя уже давно убедился. На войне нет женщин, есть только те, кто с тобой заодно, и враги. С первыми надо стоять плечом к плечу. Вторых – уничтожать. А милосердие… Оно во время боевых действий к реальности практически неприменимо, потому что может стоить жизни не только тому, кто сжалится, но и другим. Своим. Тем, кто не виноват, что у тебя дрогнуло сердце, и ты из собственной слабости не смог сделать то, что должен.

Батя никогда не ставил совесть выше жизни своих бойцов или результата задания, которое было ему поручено. Да, бойцов у него больше не было. Но задание, на первый взгляд показавшееся вполне обыденным, преобразовалось в огромную ответственность – найти способ связаться со штабом и предупредить о зомби и тварях. И риск его провалить даже близко не стоял рядом с жизнью одной-единственной женщины, которая, наверное, и человеком-то уже не была.

Заставив себя выбросить из головы ненужное морализаторство, Батя продолжил путь. Добрался до крохотного сквера перед входом в небоскрёб, пригнувшись, пробежал его, прижался к стене сбоку от разбитой вращающейся двери. Прислушался и, убедившись, что путь чист, крадучись двинулся внутрь.

На первом этаже небоскрёба располагался огромный, отделанный мрамором холл с диванами, низкими столиками, вендинговыми машинами, длинной стойкой для секретарей и турникетами, преграждающими проход к лифтам. Раньше тут наверняка царил образцовый порядок, но теперь его место занял хаос. Диваны были изодраны, обрывки обивки оказались разбросаны по всему холлу вместе с обломками журнальных столиков. Вендинговые машины валялись далеко от своих прежних мест, окружённые рассыпавшимися шоколадками, пачками чипсов и бутылками с водой. Лопасти турникетов кто-то большой и сильный попросту вывернул, а некоторые так и просто целиком выломал из пола и бросил рядом. В стойке зиял большой пролом, а металлические двери лифтов украшали длинные глубокие борозды от когтей.

Сейчас, однако, твари, устроившие в холле разруху, ушли. Убедившись в этом, Батя первым делом направился к разбросанной еде. Почти не пережёвывая, съел сразу три шоколадных батончика с арахисом, еще пять штук распихал по карманам на всякий случай. Залпом выпил полулитровую бутылку воды, вторую тоже сунул в карман, а третью перелил во флягу – жажда вместе с головной болью мучили его всё сильнее.

Пожалев о том, что не взял с собой анальгетики, Батя залпом влил в себя ещё бутылку и направился к лифтам. Они, разумеется, не работали, так что пришлось искать лестницу.

На верхний, двадцать девятый этаж Батя едва дополз. Одежда насквозь промокла от пота, сердце билось, как бешеное, лёгкие едва справлялись с нагрузкой. Самочувствие стремительно ухудшалось, возвращаясь ко вчерашнему.

Комвзвода не сдавался. Сейчас, сейчас, ещё чуть-чуть усилий, и он, возможно, сможет совершить один так нужный ему звонок по спутниковому телефону. Твари, даже если и вернутся, на такую высоту не залезут, так что после можно будет немного отдохнуть в ожидании помощи. А помощь придёт – в этом комвзвода был уверен абсолютно. «Сотня» своих не бросает.