S-T-I-K-S. Всех, кого ты возьмёшь в плен

– А если подобрать заменитель для формулы? Может, это всё-таки новый элемент и мы его просто не можем распознать?

– Товарищ Илли, я боюсь строить догадки. Мы даже внутреннюю структуру понять не можем. Мы видим просто ровный монолит без всяких делений. Такое ощущение, что хитрая молекула прячется от нас и каждый раз изображает какой-то из металлов, какой придёт в голову. Нам нужна именно эта молекула, всё остальное мы можем прекрасно синтезировать. Для цивилизаций с более низким техническим уровнем всё выглядит проще. Для них это заражение грибкового типа. Некий паразит захватывает организм, а у нас иммунитет.

– И что вы тогда предлагаете делать с нашей болезнью?

– Тут всё просто и непросто. Это, наверное, место такое, – задумчиво проговорил эскулап. – У тех, кто сразу не заболел и не потерял разум, в организме вырабатывается белок, который строится на основе этой молекулы, и он является противоядием. Если в организме не будет этого вещества, то перестаёт вырабатываться природный антидот, и после определённого времени голодания мы переполнимся токсинами и превратимся в больных. Возможно, тоже подвергнемся мутации. Это вещество в основном концентрируется в паразитных мешках мутировавших, и чем дальше зашла мутация, тем больше вещества.

– Вы же говорили, что оно концентрируется в паразитарных мешках? – уточнил я у военмеда.

– Да, в головах заражённых.

– А почему они тогда болеют? В них же полно этого вещества?

– Не знаю. Может, нет ещё чего-то, что позволяет вырабатывать противоядие, и они просто накапливают это вещество, но не расходуют. На свете есть немало болезней, когда организм прекрасно вырабатывает необходимое вещество, а пользоваться им не может. Обычная природная реакция. Возможно, не хватает какого-то гормона, микроэлемента или просто обычного солнечного света. На ближайшее время проблема в первом приближении решена, только объяснить ничего не можем. Даже представления не имеем, с чего начинать.

– Так что нам делать?

– Как обычно. Убивать мутировавших, желательно покрупнее, тащить их головы к нам в лабораторию и швырять в биореактор.

– Так просто?

– Самое простое – это и есть самое гениальное, – с серьёзным видом произнёс военмед.

Ещё несколько дней мы находились в команде научников. Хитрую молекулу пытались засовывать в ускоритель, выловить химическим способом и просчитать на искине научного отдела, но она никак себя не обозначала и для изучения не давалась. Создавалось ощущение, что у неё вообще нет атомарной структуры или она состоит не из элементарных частиц. Хитрожопый элемент не позволял себя изучить, хотя исправно добывался из паразитных мешков и даже в минимальных количествах выделялся из костного мозга больных людей и ядовитых желёз паука.

А ещё создатели всего это безобразия решили выдать нам поощрительный приз. Увидели, что мы прекрасно разобрались с аномальными зонами, где разрушается электроника, разрываются в клочки механические устройства, а возможно, и скафандры, и решили обозначить опасные места и поменять химическую структуру. Теперь эти области выглядели чёрными. Они постепенно чернели, приобретая тёмно-графитовый цвет. Собственно говоря, это и был графит. В местах, где такое было возможно, мы сковырнули несколько кусочков. Металл, пластик и прочие вещества на разную глубину становились соединениями углерода. Графит, графен, алмаз, фуллерен и прочие высокомолекулярные соединения. Куда девалось прежнее вещество и как это всё изменилось, осталось непонятным. Наверное, это и вправду поощрительный приз за нашу сообразительность.

Ёак развернул настоящее производство, и научники наковыряли довольно много лекарства. Особенно много получилось с паука, который сожрал немало своих и подъел много людей в медицинском блоке. Богомол по-прежнему висел в расколе металла, а около него нёс дежурство фронтальный мех, которому я заменил модуль плазмы на два ротора. Если разогнанные шарики так хорошо пробивали заражённого, а плазма бесполезно стекала с тела, то пусть охраняет. Богомол по-прежнему не мог выбраться, но злобно реагировал на любое движение и звук и, несмотря на низкую температуру, замерзать тоже не собирался.

Несколькими партиями на дронах я отправил лекарство парням, живущим в десантном модуле на корпусе линкора, моим техникам и ещё нескольким группам, которые вышли на связь. Как только появились аномалии, уничтожающие технику и разрывающие всё, что в них попадало, я запретил кому-то двигаться и приказал обживаться на том месте, где они находятся, укреплять оборону и, пока не разобрались, что происходит, никуда не двигаться. Ещё не хватало, чтобы мы потеряли людей просто потому, что кто-то куда-то влез.

Жизнь налаживалась. Человечество, в очередной раз выжившее в самых невероятных условиях, развивало цивилизацию, обживало территорию и создавало вокруг себя комфортное пространство.

Я занимался привычными делами и хотел уже собирать экспедицию от научного отсека к моей ремонтной палубе, когда искин дал канал связи. Ещё одна группа? Но как? Где она могла быть?

– Будь на страже, товарищ Илли! – бодро поприветствовали меня по связи.

Это был командир «Собачьей кувалды».

– Ярл, это ты? Сколько у тебя людей? Почему не выходил на связь?

– Трое, со мной. Я и два пилота москитника. Нас так запрессовало, что уморились, пока проход прорезали.

– Откуда у тебя пилоты малых кораблей?

– Приблудились. Подобрали в спасательных капсулах. У одного импланты под малые зенитные ракеты заточены, а другой через базовый комплект на оружейную башню сел. Москитный флот практически выжгли, а на «Топоре палача» всё равно такой техники не было и сажать их некуда. У нас на корабле остались, а когда обожгло, так и самим выходить некуда было.

– А остальные?

– Мы одни, – коротко ответил Ярл.

Что стало с остальной сотней экипажа, я понимал. На корабле почти всю работу выполняла автоматика, распиханная по многочисленным проходам и пустотам этого странного бронированного астероида. Ответом мне было злое сопение, и дальше расспрашивать я не стал. Искин, который уже подключился к бортовой сети «Собачьей кувалды», хотел мне предложить посмотреть записи с камер, но я отмахнулся.

Большинство людей, находящихся на ремонтных палубах линкора, штурмовых ботах и предотвращающих нападение десантов нелюдей на «Топоре палача», находились в штурмовой броне и, можно сказать, легко отделались при заражении. Почти все потерявшие разум либо сами умерли от истощения, пережёвывая собственные языки, не в силах выбраться из тяжёлых скафандров, или были погружены в искусственную кому по моему приказу.

На «Собачьей кувалде» народ находился в лёгких скафандрах. Прочность корпуса крейсера была такой, что если вдруг кому-то удалось бы расковырять подобный корабль, то ударная перегрузка от раскалывающейся глыбы сплава алмазов и самых прочных и тугоплавких металлов разнесла бы любые скафандры в клочья. Большинству больных членов экипажа наверняка удалось выбраться из лёгкой одежды, выполнявшей в основном роль защиты от разгерметизации. Этим трём парням пришлось перебить всех остальных собственными руками. Всё-таки моё решение заморозить и погрузить народ в искусственную кому далось нам легче. По факту это одно и то же, но всё-таки заморозить с надеждой, а потом понять, что размораживать бесполезно, – это немножко другое, чем стрелять, глядя в обезумевшие глаза своих товарищей.