С тобой моя тревога
Шрифт:
Дурнов нацедил в кастрюльку меньше чем на треть воды, высыпал заварку, поставил на газ.
— Надо рвать отсюда! — сказал он себе громко. — Однако Мокруха так не уедет! Он сведет счеты за все!
На окне в кухне лежал обломок наждачного круга. Дурнов сунул его в карман и несколько минут стоял над кастрюлькой, вдыхая крепкий запах чая, и наблюдал, как бурлит крепкое пойло. Он снял кастрюльку после того, как выкипело не меньше половины воды, а чаинки превратились в бурые распаренные ошметки.
Дурнов прикрыл кружку чистым бинтом, перелил в нее напиток, выжал распаренные чаинки. Черно-коричневое пойло покрылось
Мокруха вспомнил, что сапожники обшивают ручки своих ножей кожей или обматывают изоляционной лентой. Мигом разыскал изоляцию и намотал толстым слоем на ручку. Теперь пальцы прочно вжимали в мякоть ладони клейкую рукоятку. Он отхлебнул глоток и другой наркотика.
«Ничего, Цыганок, за все поквитаюсь, — шептал Дурнов. — Ты у меня попомнишь, нежная душа! Где встречу, там и пришью. Завязал, говоришь!? В честные полез! Здоров только, один не слажу… Похитрее надо… Я тебе табачку в рожу, в кари глазки швырну… посмотрим, кто кого. И на вокзал, на поезд… Если даже задержат, попутают на мокром деле — вышки не дадут. Он первый, скажу, на меня напал. Дадут срок. Факт! Так в тюрьме среди своих лучше, чем на воле. Там в почете буду у блатных».
Дурнов пил остывший чифирь мелкими глотками. Горький, терпкий наркотик начинал действовать: сердце стучало чаще, кровь волнами билась в виски. Мокруха чувствовал себя сильным и ловким, способным на самый отчаянный поступок. Он сжимал пальцы в кулак и уже не ощущал боли в суставах.
Кончался рабочий день. В комнате темнело быстрее, чем на улице. Через полчаса придут соседи. Мокруха заторопился. Прежде всего он выдвинул один за другим чемоданы из-под кроватей, пошарил в них. В одном нашел бумажник с деньгами, лежавшими в сберкнижке. Денег было тридцать рублей. Он сунул их в карман. Потом выбрал себе по росту теплое нижнее белье.
Вдруг Дурнов вспомнил, что дверь не заперта, и повернул ключ в замке. Переоделся, обшарил карманы костюмов, висевших в шкафу, забрал мелочь, папиросы и сигареты. Он знал, что покидает общежитие навсегда. Ему было безразлично, что подумают те, по чьим чемоданам и пиджакам он шарил. Напоследок Дурнов разорвал пополам казенное полотенце и намотал на ноги вместо портянок.
Потом допил чифирь, сунул скальпель в карман плаща и отпер дверь. В коридоре никого не было. Он торопливо спустился вниз, повесил ключ на гвоздик в ящик на стене у дежурной и вышел на улицу. Искать Одинцова было рано, и он, вспомнив замечание врача, направился в парикмахерскую побриться.
— Нет, не приходил, — сказал молодой широколицый узбек, сидевший за столом напротив другого, постарше. — Садись! Немножко чай пей, немножко лепешку кушай. Скоро придет Иван.
— Я на улице подожду, — отказался от угощения Дурнов. — Я сыт.
Он вышел из общежития и, облокотившись на штакетник рядом с калиткой, стал ждать.
«До ночи простою, а дождусь», — решил он…
А вот и Одинцов. Идет противоположной стороной улицы. Не один, Дурнов узнал в его спутнике шофера заводского автобуса.
«Вас обоих прикончить не мешало бы», — подумал Мокруха. Дождался, когда они свернули
за угол, вышел из палисадника и, припадая на больную ногу, заспешил следом. Те явно направлялись ко Дворцу. Яркий свет фонарей хорошо освещал их спины. Их тени то удлинялись, то укорачивались на чисто подметенном асфальте, белом в ярком свете огней. Они миновали участок аллеи, на котором размещались большие фотографии знатных людей завода, и поднялись по широкой лестнице к подъезду…Несколькими минутами позже во Дворец культуры пришел Дурнов. В своем большом гремучем плаще и кирзовых сапогах он казался белой вороной среди хорошо одетых посетителей. На него оглядывались.
Одинцова и Грисса Дурнов нашел в буфете. На столике у них стоял графинчик с коньяком. «Пей, подлая душа. Больше набирайся! Так легче мне с тобой справиться!» — злорадно подумал Дурнов и уселся на диван перед входом в буфет. Неторопливо высыпал на ладонь папиросы из пачки «Беломора», прихваченной у кого-то из бывших соседей по комнате. Обстоятельно вылущил из всех папирос табак и высыпал его в левый карман плаща, а мундштук и мятую пачку бросил в высокую пепельницу, которая стояла около дивана.
Несколько раз в течение получаса он заглядывал в широкие двери буфета. Содержимое графинчика убывало вроде медленно, перед Одинцовым стояла наполненная наполовину рюмка, а сам он что-то говорил соседу.
Прозвенел звонок. Публика повалила в зрительный зал. Одинцов с шофером продолжали сидеть.
«Надо вызвать Цыгана, — решил Мокруха, терявший терпение. — Попрошу кого-нибудь». Он встал, прошелся по опустевшему вестибюлю, вышел к парадным дверям. Здесь он увидел стройного паренька в узких брючках, длинном широком пиджаке и при галстуке, конец которого свисал ниже пряжки пояса.
— Ты, лощ, подь-ка сюда! — позвал Мокруха.
— А вы не тычьте. И я вам не лощ, — произнес паренек с достоинством, — Чего вам?
— Не обижайся, молодой человек, — примирительно сказал Мокруха. — Просьба есть… Позови мне, пожалуйста, из буфета дружка моего. Около окошка он сидит, с шофером.
— А что, сами не можете позвать?
— Одет я по-будничному, прямо с работы пришел. Неудобно вроде в таком виде.
— Это верно. Так во Дворец не ходят. Сейчас позову.
— У входа жду, передай.
— Привет, Одинцов! Здорово, Грисс!
Иван повернулся на голос. Перед столиком стоял знакомый паренек, тот, которому срочно шестеренку варить пришлось.
— А-а, артист-криминалист! — улыбнулся Иван. — Присаживайся! Как живешь?
— Спасибо! Тебя зовут. Просят выйти на минутку.
— Кто? — насторожился Одинцов. — Женщина?
Мелькнула робкая надежда, что это Лариса приехала и ищет его, чтобы повидать, сказать что-то очень важное.
— Нет, не женщина. Мужчина. В плаще и хромой.
— Дурнов… Что ему надо?
— Не знаю. Это он тебе сам скажет. У входа ждет.
— Не ходи, Ваня! — сказал Грисс. — Пусть сюда зайдет, если надо.
— Он говорит: я плохо одет. Неудобно в таком виде заходить… — парнишка заморгал глазами.
Одинцов помял пальцами широкий подбородок, поглядел на графин, рюмку.
— Пойду! — решительно заявил он. — Послушаю, что он скажет.
— Я с тобой, — приподнялся Василий. — Вместе выйдем.
Иван положил руку ему на плечо, придавил к стулу.