С тобой навеки

Я наблюдаю, как грейхаунд подвигается ближе и смотрит на Акселя, а тот поворачивается и говорит с ним. И потому что мне любопытно, я чуточку приоткрываю окно.

— Тебе нельзя на неё лаять, — говорит Аксель псу. — И клянчить тоже.

Пёс встряхивается и скулит.

— Ты слышал, как урчал её желудок. Она первая получит еду. А тебе придётся подождать.

Снова скулёж.

— Нет, я не буду готовить тебе человеческую еду.

У меня вырывается лёгкий смешок. Я впервые вижу, чтобы он так комфортно разговаривал. Обычно он такой молчаливый и серьёзный. Наблюдая, как он ведёт эту одностороннюю беседу, мне кажется, будто я смотрю на другого человека.

Испытывая чувство вины за подслушивание, я закрываю окно, затем провожу обеими руками по волосам, пытаясь их распутать. Они превратились в наполовину высохшее нечёсаное месиво, и я в мятой домашней одежде, но что ж поделать. Он ясно дал понять, что невосприимчив к моим чарам. И что с того, если я выгляжу потрёпанной?

Когда я выхожу наружу и закрываю за собой дверь, Акс выпрямляется и смотрит в мою сторону. Его взгляд пробегается по моему телу, затем он поворачивается обратно к огню. Как и при каждой нашей встрече, это беглое, безразличное пренебрежение ранит.

Ну, хотя бы пёс меня замечает. Я улыбаюсь, когда он встаёт и медленно идёт ко мне. Пёсик, похоже, не очень хорошо может использовать свою заднюю правую лапу.

— Привет, милашка.

Виляя хвостом, он нюхает мою ладонь, затем от души лижет. Я приседаю на корточки и глажу его, проводя руками по короткой жёсткой шерсти. Затем поднимаю взгляд на Акселя, который хмуро смотрит на меня. Он отворачивается.

— Давно у тебя есть собака?

— Он не мой пёс.

Пёс отворачивается от меня и ковыляет к нему, будто доказывая его неправоту. Отсветы пламени пляшут в глазах Акселя, когда он наклоняется и награждает пса почёсыванием за ушами.

— Ну, он кажется милым питомцем, — говорю я ему.

— Он обуза, — Аксель треплет пса по боку, затем мягко отталкивает его от еды и приседает возле большой чугунной сковороды на костре, который горит так жарко и ярко. Сосредоточившись на задаче, он показывает на складной стул, который стоит, накрытый пушистым клетчатым одеялом. — Садись. Скоро будет готово.

Опустившись на стул, я накрываю одеялом колени, пока он молча занимается едой.

— Могу я помочь? — спрашиваю я.

Он качает головой, шевеля яйца на сковороде и добавляя сыр. Затем быстро встаёт и скрывается в доме. Он отсутствует секунд тридцать и возвращается с целой грудой предметов, включая миску, которую он ставит перед псом. От меня не укрывается то, как он снова чешет ему за ушами и нежно гладит по голове. От меня не укрывается то, как пёс смотрит на Акселя, а потом набрасывается на еду, будто это часть его ежедневной рутины.

«Не мой пёс, как же».

Потрескивание огня так успокаивает на фоне тихой темноты, сгущающейся вокруг. Я наблюдаю, как Аксель готовит, пока отсветы окрашивают его лицо резкими тенями — поджатые губы, сосредоточенно нахмуренное лицо.

— Я это ценю, — говорю я ему.

Он прочищает горло и складывает омлет пополам.

— Меньшее, что я могу сделать, учитывая дерьмовую ситуацию с шалашом.

— Я чувствую себя виноватой. Похоже, мой приезд сделал стрессовую ситуацию ещё хуже. Я просто не понимаю, почему Уилла сказала приехать сюда, если ты разбираешься с такими масштабными проблемами на территории.

Аксель снова прочищает горло и перекладывает омлет на тарелку. Он разрезает его пополам, затем раскладывает половинки на две разные тарелки. У меня выступают слюнки. Это простая пища, но пахнет так вкусно, и когда он передаёт тарелку мне, я невольно улыбаюсь.

— Спасибо, — говорю я ему. Затем пробую омлет и едва не испытываю пищевой оргазм. Неужели омлет с овощами и сыром может быть таким вкусным? — Просто невероятно.

— Ну и хорошо, — он поворачивается обратно к огню, и его поношенные джинсы натягиваются на крепкой заднице, когда он берёт вторую тарелку. Я чуть не роняю свою.

Надо взять себя в руки.

— Так вот, — пищу я, затем прочищаю горло. — Мне кажется, будто ты избегаешь этой темы.

— Какой темы?

— Того, что Уилла и Райдер послали меня сюда, учитывая, что происходит с шалашом?

— Аа, — Аксель садится на пенёк рядом и гоняет еду по тарелке. — Так вот… Они не совсем знают о проблемах в шалаше.

— Они не знают?

Он хмурится и как будто колеблется, затем съедает кусок омлета и жуёт.

— Никто не знает о происходящем, кроме меня и моих друзей, которые занимаются строительством и ремонтом, и то лишь потому, что они будут выполнять работы.

— Почему?

Пёс снова плюхается у ног Акселя, кладя голову на его ботинок. Аксель поглаживает его по боку и говорит:

— Этому дому нужен значительный, дорогой ремонт. Братья и сестры занимаются маленькими задачами и устраняют проблемы, когда приходит наш черёд жить здесь, но более крупные проблемы накапливались. О каких-то я уже знал, о других не догадывался, пока не пришла моя очередь. Я единственный, кто знает об этих больших работах и их цене.

— Почему не сказать твоей семье? Ты думаешь, они не хотят внести свой вклад или высказать идеи, как решить проблему?

— Мои братья и сёстры почувствуют необходимость заплатить, или же будут чувствовать себя обязанными, если узнают, что заплатил я. Я ни того, ни другого не хочу. А у моих родителей точно будут соображения насчёт таких дорогих работ, — он накалывает омлет на вилку и подносит ко рту. — Соображения, включающие табличку «Продаётся».

Я опускаю кусочек омлета, не донеся его до рта.

— Но они же любят шалаш, разве нет?

— Да, но в то же время они практичные люди. Они периодически поднимали идею продать это место, озвучивая именно те опасения, которые разделяю я — как и с любой недвижимостью, просто «подлатать» недостаточно. Они говорили, что не хотят взваливать на детей тяжёлое финансовое бремя, и сами тоже не готовы много инвестировать, поскольку папа в скором времени планирует выйти на пенсию, и они не могут позволить себе потратить все свои сбережения, — он тыкает палкой в костёр, отчего в воздух взлетает сноп искр. — Так что с этим разбираюсь я.

Моё сердце так и кружится, когда всё встаёт на место — зачем он это делает, для кого он это делает. Для его семьи. Он за их спинами взваливает на себя это тяжёлое финансовое и ментальное бремя спасения этого дома… потому что так он любит проявлять любовь к своей семье, потому что где-то за всей этой угрюмостью живёт человек, питающий слабость к своим близким.

Я склоняю голову набок, изучая его в отсветах пламени, видя его в новом свете.

— Это твой язык любви.

Он замирает с палкой.

— Мой что?

— Твой язык любви.

Аксель хмурится. Ещё один тычок в костёр посылает искры в воздух.

— У меня нет языка любви.

— У всех есть.

— Не у меня.

Я улыбаюсь и наклоняюсь к нему.

— Ты показываешь своим близким, что ты любишь их, посредством жертвующих, щедрых действий. Вот что всё это значит.

Аксель ничего не говорит, лишь выгибает тёмную бровь и ест свою еду.

— Итак, твои друзья начали работы? — спрашиваю я.

Он притихает на минуту. Затем медленно говорит: