С третьей попытки

Прах кремированных останков Пескаря выдали его вдове, и она безо всякой помпы захоронила его на городском кладбище. На погребении кроме нее присутствовало лишь несколько бывших служащих покойного и две «домохозяйки», знавшие его при жизни и пришедшие выразить близкой знакомой свои соболезнования. Мы не знаем, что чувствовала героиня сей истории, получив окончательное подтверждение смерти ее мужа. Но не будет слишком фантастичным предположить, что уже почти смирившаяся с потерей супруга (а чего еще она могла ожидать по прошествии нескольких месяцев) Анна Владимировна могла испытать и некоторое удовлетворение: всё же ее прежние горестные сомнения оказались напрасны­ми – Виктор не бросил ее, как предполагали некоторые, на произвол судьбы в тяжелой ситуации, а погиб от руки бандитов. Конечно, он сам виноват, что связался с таким зверьем, но он и сполна заплатил за свои ошибки. Мир его праху и смилостивится над ним Господь!

Памятник, который вдова вскоре установила на могиле раба божьего Виктора Чебакова, был довольно скромный, но тем не менее приличный, мраморный, и общий вид места последнего упокоения шустрого и верткого при жизни Пескаря – с аккуратной оградкой, скамеечкой у входа и высаженными на могилке цветочками – производил весьма благопристойное впечатление, ничем не напоминая о бурной, не слишком добродетельной и весьма драматично закончившейся жизни покоящегося здесь субъекта. В качестве даты смерти на памятнике фигурировал день исчезновения Виктора – более точно определить эту дату было невозможно, а спрашивать о ней у Тимоши вдова не стала.

5

Как догадывается проницательный читатель...

А именно такого читателя я представляю, когда обращаюсь к нему в своих детективно-криминальных повествованиях. Читать их может всякий, кому они не покажутся скучными, но мне – как автору – интересны лишь такие вдумчивые и внимательные к подробностям читатели, которые заметят каждый огрех, любую ошибку и натяжку и которые не дадут автору спуску, если обнаружат, что тот в чем-то схалтурил или, не сумев свести концы с концами, попытался отделаться невнятными и неубедительными разъяснениями. Мне интересен такой читатель, которого на мякине не проведешь. Только его мнение имеет для меня значение, и только для таких читателей я пишу. Точнее сказать, пишу я для себя (если можно так выразиться) и не рассчитываю на публичный успех и популярность – эта сторона дела меня не волнует. То есть я стараюсь писать так, чтобы мне самому было бы интересно читать эти книжки – естественно, не будь я их автором и не знай я их содержания. Пока что мне это вроде бы удавалось, хотя трудно избавиться от мыслей, что, играя сразу за обе стороны – и за белых, и за черных, – я могу невольно подыгрывать сам себе и, заняв позицию читателя (проницательного, разумеется), я неосознанно льщу самому себе, находящемуся в позиции автора книги. Однако с этим ничего поделать нельзя, и, вероятно, многим авторам известны подобные сомнения. Так вот, твердо укрепившись на той позиции, что я – взыскательный художник – сам себе высший суд, и мой приговор поневоле окончательный – ни на кого в этом деле я полагаться не могу, я всё же надеюсь, что среди тех, кому попадут в руки мои сочинения, найдутся и проницательные читатели, которые ими заинтересуются и с удовольствием их прочтут. Будет ли такое или это пустые мечтания, узнать мне не дано, но мне приятно думать, что такая встреча с проницательным читателем, с интересом воспринимающим написанное мною, все-таки возможна. Почему бы и нет?

Правда – и здесь я возвращаюсь к началу предыдущего абзаца, – я несколько опасаюсь, что среди любезных моему сердцу проницательных читателей найдутся и такие, чья проницательность и литературная опытность намного превосходят мои собственные способности этого рода, так что эти суперпроницательные типы смогут предсказывать основные события и повороты сюжета, ожидающие читателей на последующих страницах. Все авторские ухищрения будут видны им как на ладони, и все мои загадки будут ими разгаданы, как только я открою рот, чтобы загадать их, а все придуманные мною заячьи петли, выверты и тонкие психологические уловки не смогут сбить их с толку и побудить к такому восприятию текста, какое старался заложить в него автор книги. Ясно, что подобным читателям не могут быть интересны мои опусы – не их это уровень. Но с такой опасностью я ничего поделать не могу – выше себя не прыгнешь, – и с этим приходится смириться. В то же время не стоит, вероятно, забивать себе голову надуманными проблемами. Читателей моих сочинений и вообще-то немного, и только небольшая часть из них заслуживает наименования проницательных читателей, а уж, если среди этой горстки, и попадется кто-то из сверхпроницательных уникумов, то, наверняка, это будет происходить очень-очень редко. Скорее всего, такого никогда и не случится при той исчезающе малой читательской массе, на которую могут рассчитывать – в самом лучшем случае – мои не претендующие на популярность книжки.

Итак. Как догадывается проницательный читатель, первые похороны несчастного Пескаря стали лишь зачином той истории из жизни – трагедии? фарса? трагифарса? – которую я взялся изложить на этих страницах. На этой печальной процедуре дело вовсе не закончилось. И прошло не так уж много времени с того момента, когда на памятнике появились даты рождения и – через тире – предполагаемой кончины Виктора Чебакова, как Анне Владимировне позвонили, и незнакомый мужской голос, предварительно осведомившись, попал ли он по желаемому номеру, задал совершенно неожиданный и вызвавший у нашей героини бурю эмоций вопрос: Можно ли поговорить с Нюсей? Этот телефонный разговор, состоявшийся в сере­дине лета (и следовательно, месяца через три или четыре после ужасной находки в канализационном колодце), продолжался относительно не­дол­го, но привел к весьма значимым последствиям. Через день-два после этого вдова быстро собралась – благо она была в отпуске – и вылетела в Москву, а оттуда в Кишинев.

Вернулась она приблизительно через неделю и привезла с собой еще одно свидетельство о смерти Виктора Чебакова, однако дата кончины оного, стоявшая в этом – выданном в Молдавии (в Республике Молдова) – документе была уже другой. Согласно молдавской официальной бумаге и заверенному у нотариуса ее переводу на русский язык, смерть героя сей истории наступила в один из летних (точно мне неизвестно, но, по-видимому, июльских) дней. Более того, повторно признанная вдовой Анна Владимировна привезла еще одну урну с пеплом Пескаря, имевшего, надо полагать, несколько жизней – может, и поменьше, чем у кошки, но по отношению к людям и это уже явный перебор.

Хотя кратковременный вояж в ближнее зарубежье был предпринят нашей путешественницей без участия и содействия городской милиции, но, возвратившись из него, она не могла не поделиться сногсшибательными новостями с теми, кто беседовал с ней раньше и предъявлял для опознания мужнино обручальное кольцо. Она по собственной инициативе обратилась в райотдел и поведала тому сотруднику, который оформлял дело об убийстве Пескаря, следующую нетривиальную – граничащую со сказкой – байку. Мы не знаем, как отнеслись к услышанному в милиции, но в нашу историю этот эпизод вошел в том виде, в каком он прозвучал в рассказе вдовы Пескаря.

По ее словам, всё началось с уже известного нам вечернего телефонного звонка по межгороду. Звонивший осведомился о возможности поговорить с Нюсей, и когда она, сознавшись, что это она и есть, стала выяснять, кто звонит и чего ему надо, то ее собеседник представился капитаном молдавской полиции из Кишинева и в нескольких фразах изложил суть интересовавшего их вопроса. За несколько дней до того в одной из кишиневских трущоб был обнаружен труп мужчины лет сорока – сорока пяти (по оценке экспертизы). Соседям, обитавшим в тех же заброшенных и обреченных на слом домах, он был известен, но никто (якобы) не знал, кто он и откуда. Он ни с кем не сходился и непонятно, чем занимался, а единственный его интерес был ограничен получением очередной дозы наркотика, и что удивительно, он каким-то образом эти дозы регулярно получал. (Все подробности Анна Владимировна узнала, конечно, не в кратком телефонном разговоре, а уже в Кишиневе, но я не стану делить эту информацию на части и сразу же сообщу всё, что ей стало известно). Экспертиза установила, что у покойника была хроническая героиновая интоксикация, и в качестве непосредственной причины смерти выставила передозировку наркотика. Никаких вещей у погибшего не было найдено, если не считать надетых на нем замызганной майки и тренировочных штанов. Ни копейки денег. А ведь должны были у него быть деньги – как-то же он расплачивался за свою дурь, что-то ел, пил, ездил на автобусе. Но поскольку первыми его труп обнаружили соседи-бомжи, ничего другого не следовало и ожидать, – не такие они лопухи, чтобы не подобрать оставшееся без хозяина имущество. При этом, как всегда, никто ничего не видел, не слышал и не знал. Как жил? Как умер? С кем встречался? Где брал героин? Про то один бог ведает. Даже нет смысла пытаться это выяснить.

К счастью, в кармане штанов покойника нашли паспорт и маленькую затрепанную записную книжку. Больше в той каморке, в которой он лежал на брошенном на пол матрасе, абсолютно ничего не было. Найденный паспорт практически ничего не дал расследующим это дело. Выданный на имя гражданина Молдавии Такого-то Такого-то, он быстро был квалифицирован как поддельный. С полустертой фотографией, с подчистками и исправлениями он, возможно, годился для получения почты «До востребования», но не мог выдержать серьезной проверки. А вот с записной книжкой дело обернулось иначе. Записей в ней было немного, да и те, сделанные простым карандашом, сокращенные и частично затершиеся, были бесполезны для выяснения личности умершего мужчины. Несколько страничек каких-то подсчетов или расчетов: что это? денежные суммы? в леях? рублях? долларах? А может, это миллиграммы или километры? Или вовсе зашифрованные записи? Кроме того, шесть телефонных номеров с неясными пометками: номер (телефон аптеки) и рядом буквы КД или номер (кафе Bisquit) и пометка 17-30. Что из этого можно извлечь? Какие-то еще сокращенные записи, разобрать которые способен лишь тот, кто их писал. Почерк неровный, неразборчивый – строчки загибаются, наезжают друг на друга. Ничего не поймешь. Анне Владимировне показывали эту книжку, но и она ничего не смогла в ней разобрать.

Но была в книжке еще одна – отдельно стоящая на предпоследней странице и сделанная чернилами – запись: номер домашнего телефона Чебаковых (вместе с кодом города) и имя – Нюся. Вот она-то и вывела полицейских на верный след.

Когда капитан звонил по найденному в книжке номеру и спрашивал Нюсю, он, конечно, стрелял наудачу, но попал он в самую точку. Анна Владимировна, уяснив себе сущность стоящей перед кишиневской полицией проблемы, рассказала (не вдаваясь в детали) о своем без вести пропавшем в ноябре прошлого года муже и сразу согласилась приехать, чтобы решить, не его ли тело ждет опознания в морге молдавской судмедэкспертизы. Капитан дал ей телефон городского УВД, чтобы она могла удостовериться, что речь не идет о чьей-то злой, издевательской шутке, и просил сообщить, когда она прибудет в Кишинев. Он был очень любезен и заверил, что ее встретят и по прибытии оплатят ей расходы на дорогу и проживание. Так всё и вышло. Сама процедура опознания длилась недолго, и наша героиня признала в покойнике своего мужа. По ее словам, он очень исхудал – килограммов на тридцать – и выглядел просто ужасно: заросшие черной с проседью щетиной впалые щеки и длинные корявые – как у дурного старца – ногти на ногах. Ничего похожего на чистенького, гладенького, всегда аккуратно выбритого и подстриженного Пескаря. Но всё же у нее не было сомнений, что предъявленное ей для опознания человеческое тело принадлежало при жизни ее мужу – Виктору Чебакову. Точно так же она подтвердила, что чернильная запись в найденной книжке была сделана им же – его почерком, – хотя относительно автора карандашных заметок такой уверенности у нее не было. Да я еще, когда ехала, не сомневалась, что это он, – рассказывала дважды вдова беседующему с ней милиционеру. – Никто кроме него меня Нюсей не называл. Это его было домашнее словечко: когда особенно расчувствуется или подлизаться захочет, вот тогда – Нюся, Нюсенька.

Лишь в Кишиневе – после опознания – Анна Владимировна созналась тамошним полицейским, что у нее уже есть свидетельство о смерти мужа, которое она и предъявила не ожидавшему ничего подобного капитану, ведущему это дело и опекавшему ее во время пребывания в Молдавии. Несмотря на возникшее в начале замешательство, всё было, в конце концов, улажено, и необходимые документы были написаны и подписаны. Такие случаи ложных опознаний и подобных ошибок, по-видимому, хоть и очень редко, но бывают, и надо полагать, существуют какие-то циркуляры и инструкции, регламентирующие их исправление и фиксацию в документах истинного положения дел. Наверное, что-то было сделано и в данном случае. Результаты опознания были надлежащим образом оформлены, и кишиневский ЗАГС (или как он у них там называется?) выдал ей свидетельство о смерти В.Чебакова с новой датой его кончины, отменив тем самым предыдущую бумажку. Тело усопшего было без промедлений кремировано, после чего вдова увезла его прах в родной город и похоронила (уже без всяких церемоний) под высившимся на могиле памятником. Пришлось, конечно, изменить на нем да­ту смерти, но призванному для этой цели масте­ру удалось сделать это достаточно аккуратно – издали ничего и не заметишь. Здесь надо сказать, что вдова не стала извлекать из могилы урну с прахом того неизвестного, который до тех пор числился В.Чебаковым, – посчитала это не­при­личным и отталкивающим. Да и ку­да его де­вать? На помойку не выбросишь. Разбирательство с этим вопросом, наверняка, сулило долгую бюрократическую волокиту. Нет уж, раз так получилось, пусть лежит в этой братской могиле. Вряд ли Виктор станет жаловаться на тесноту в своем последнем месте упокоения.