С войной не шутят

Продавщица кокетливо стрельнула глазами в Пашину сторону. Мослаков сделал вид, что этого разящего выстрела не заметил.

– И холодное пиво тоже есть?

– В меру холодное, – ответила продавщица, – не из холодильника, а так… из темного угла. Но в том, что оно не горячее, – ручаюсь!

Паша не выдержал, вкусно почмокал губами.

– Вы не представляете, какое вы солнышко! Десять бутылок, пожалуйста! Похолоднее! И буханку хлеба в довесок.

Так все деньги, заработанные на подвозе пассажиров, на пиво с хлебом и ушли.

– Эх, на колбасу не хватило! – мичман понурился.

– Дядя Ваня, не журись. Будет кое-что и почище колбасы. Соль у нас есть?

– Есть.

– Знаешь, как это вкусно – навернуть черняшечку с солью и запить пивом… А?

– Знаю. Только не забывай, Паша, у нас еще в машине ведро раков парится, – сказал мичман, когда они вышли из магазина.

– Раки – это дело серьезное. – Голос у Мослакова сделался озабоченным. – Чувствую, до моей родной деревни мы их не довезем. Дай-ка мне карту, дядя Ваня.

Напевая что-то веселое, капитан-лейтенант поводил пальцем по карте и объявил:

– До Дона примерно двадцать километров. Там мы и сделаем привал, переждем жару. А в деревню мою мы поедем вечером, по холодку. Ночью подъедем к Волгограду. Завтра во второй половине дня будем в Астрахани.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – мичман огляделся в поисках деревяшки, но ничего деревянного не нашел и постучал себя пальцем по голове. – Не загадывай, Пашок!

Воздух у Дона, в низине, был совсем раскаленным, в нем, казалось, плавилось все – и вода, и рыба, и воздух, и края горячих берегов. Мир походил на одну огромную домну.

Мослаков привычно подогнал машину к самой воде – едва радиатором в нее не залез, сдернул с ног кроссовки и, как был, в джинсах, в футболке, прыгнул в воду, погрузился в нее с головой, вынырнул и застонал от удовольствия.

Он все умел делать заразительно, капитан-лейтенант Мослаков – умел заразительно смеяться, заразительно купаться, заразительно есть, заразительно танцевать, заразительно петь. Мичман даже заерзал на горячем сиденье от нетерпения – так ему захотелось в воду.

В конце концов он не выдержал и, не дождавшись Мослакова, нарушил воинскую инструкцию: скинул с себя одежду и голяком, мелькая незагорелыми ягодицами, бросился в Дон. Поплыл.

– Улю-лю-лю-лю! – восторженно прокричал ему вслед Мослаков.

У крика даже не было привычного эха, оно растворилось в воздухе. Крик был, как человек без тени в солнечный день, без отзвука, жаркая пелена воздуха лишь дрогнула на несколько мгновений, словно бы собиралась вознестись к небу, и затихла: жару эту не то чтобы эхом или криком, ее пушкой было не пробить. Мослаков окунулся еще несколько раз, выплыл на мель и, вытряхивая из ушей воду, нехотя побрел к берегу. Покидать Дон, его струи не хотелось.

На берегу он с трудом стащил с себя тяжелые, ставшие железными, негнущимися джинсы, выжал их, потом стянул футболку, также выжал и развесил одежду по кустам. Через десять минут будут готовы.

Вот такая жара вызвездилась ныне в России. Не российская жара, а африканская. Красноперые попугаи только на ветках кустов не сидят, да крокодилов в Дону нет, а так все есть.

Впрочем, если приглядеться, можно отыскать гадов не менее опасных, чем крокодилы. В десяти метрах от рафика, на выгоревшем песчаном приплеске в крупный серый клубок свернулась змея. Мослаков заметил змею с опозданием, вздрогнул от неожиданности – здоровая дура! Если попытаться ее шугануть – обозлится. Палить из пистолета – глупо.

Он поспешно отступил от змеи и поднялся на взгорок посмотреть, виден ли автомобиль с дороги? Не виден. Скрыт густыми, посеревшими от жары лозинками. Сбоку, если совершить проброс по берегу, тоже не виден, рассмотреть можно только с воды, с баржи-самоходки, с катера. Но пуста река. С одной стороны, жарко плавать-то, а с другой – горючего у народа, у хозяйств крестьянских и городских нет, будто бы живем не в нефтедобывающей стране, а в какой-нибудь Сьерра-Леоне, где, кроме кокосов, ничего нет и автомобили стараются заправлять маслом, выжатым из кокосовых орехов.

– Улю-лю-лю-лю! – запоздало отозвался с реки мичман. Он рассекал тяжелую медленную воду, будто упрямый буксир, только белые пенные усы тянулись за ним – такой след оставляет настоящий корабль.

– Улю-лю-лю-лю! – отозвался Мослаков на крик дяди Вани, зашел с другого бока проверить, надежно ли укрыт кустами боевой конь рафик. Осмотром остался доволен и, подобрав с земли спекшуюся, тяжелую, словно бы она побывала в печи, песчаную глутку, швырнул ее в змею.

Та вскинулась недовольно, зашипела по-гусиному и вновь улеглась на прожаренную солнцем плешку. Мослаков швырнул в нее вторую глутку, потом третью – змея все не хотела уползать, нравилось ей это место.

Через десять минут мичман, фыркая, прикрывая одной рукой срамное место, другой похлопывая по уху, выбрался на берег, загудел, будто паровоз, вырвавшийся из зоны бедствия:

– У-у-у, отвел душу-у-у… Погасил пожар!

– За работу, дядя Ваня! Готовь костер! – Мослаков достал из рафика ведро с раками, принюхался. Нет, раки не завоняли, некоторые даже были живы, скреблись костяными клешнявками по железу, вздыхали шумно. – И поаккуратнее будь, – предупредил Мослаков мичмана, – тут змея под ногами путается.

– Пусть путается, – спокойно произнес мичман, – попадется на глаза, я из нее, как из колбасы, кругляшей нарежу и шашлык испеку.

Мослаков опять прыгнул в воду, проплыл несколько метров в глубине с открытыми глазами, засек несколько вертких теней – в Дону было много рыбы; загораясь охотничьим азартом, он изогнулся и стремительно ушел вниз, ко дну.

Дно на середине Дона было илистым. Мослаков подумал: а ведь можно сподобиться и насадить стерлядку на кукан.

Он пробкой вылетел на поверхность реки, выбил изо рта и ноздрей теплую, чуть попахивающую землей и еще чем-то непонятным, воду, снова нырнул. Боком проскользил по мягкому дну, пошарил по нему руками, выдрал несколько корешков, проплыл десяток метров под водой и снова устремился наверх.

Помотал головой, отцикнул от себя длинную серебряную струйку и нырнул в третий раз. Солнце доставало и сюда, освещая глубину, – мутное, зеленоватое, далекое, растворявшее в своем свете все предметы, попадавшиеся ему на пути, – края ям, коряги, оглаженные илом валуны.

«Есть в этом что-то плутовское, – невольно отметил Мослаков. – Впрочем, это не солнце виновато, это вода».

Неожиданно вспомнилась девушка, с которой он познакомился сегодня утром, и у Мослакова сладко заныло сердце. Странные вещи происходят с человеком, когда он влюбляется. От сладкого нытья у Мослакова даже заломило ключицы, в горле возник комок, он изогнулся рыбой, несколько метров проскользил над дном и вдруг в зеленоватой мути увидел изящный акулий хвост.