С высоты птичьего полета

Хельд уловил имя племянницы. Оно прозвучало уродливо и чуждо из пасти этого животного, отвратительного существа, который только что как бы невзначай в метре от него лишил жизни другого человека. Человека, о котором противник ничего не знал, за исключением одного, для них она была паразитом. О каком подтверждении он говорит?

От задержки дыхания закружилась голова. Слова солдата гулко отдавались в ушах, словно тот кричал в глубокий колодец пленнику, а этим пленником был Хельд. Из раздробленных обломков его мыслей один поднялся вверх: что-то страшное и невообразимое, такое, от чего его замутило. Кошмарное осознание пронзило его сердце и душу с поразительной точностью, и эта боль была еще сильнее той, свидетелем которой он оказался. Офицер говорил о разговоре Хельда с Ингрид.

Солдат продолжал говорить, не обращая внимания на Хельда, готового потерять сознание.

– Да. Ушлых евреев сложно сыскать. Но мы их найдем, благодаря порядочным голландцам вроде Ингрид. Вроде вас.

Немецкий солдат поднял мокрую хозяйственную сумку, теперь уже просто сумку со осколками, и протянул ее Хельду.

Сильно дрожащими руками он вставил ключ в замок и вошел. Оказавшись внутри, он в ужасе закрыл дверь, ловя ртом воздух. Привалился к дверному косяку, потом сполз на пол. Кот забрался к нему на колени, приветственно мяукая и мурлыча.

Рассеянно протянув руку в поисках хоть какого-то утешения, Хельд погладил друга. – Ох, Кот, что я наделал?

* * *

Что произошло в следующие два часа Хельд помнил плохо, но он точно помнил, как лил воду на ступени крыльца, пытаясь все смыть. Он стоял в темноте, не обращая внимания ни на отсутствие света, ни на комендантский час, и ровным потоком лил из ведра чистую воду. Вода скатывалась по бетонным ступеням на дорожку, вихрилась и вздымалась, собирала грязь и мусор, превращала красное в розовое. Закончив смывать кровь, он услышал шелест, будто какая-то птица попала в ловушку его изгороди. Лунный свет падал на смятые ноты, большую часть из них поймал и нацепил на себя куст в ее крошечном садике.

Он аккуратно их собрал, старательно расправляя листы. Затем положил их на кухонный стол. По какой-то причине это казалось ему важным, он и сам не понимал почему. Материальное напоминание о том, что на самом деле случилось с мефрау Эпштейн. Он изучал на ноты и видел, что это была веселая, жизнерадостная пьеса, предназначенная для исполнения allegro. Он мгновенно это понял по нотам – именно эту мелодию она репетировала уже несколько недель. Похоже, это была пьеса, которую она написала сама. Он поднес титульный лист поближе, и прочел два слова, нацарапанных сверху тонким почерком мефрау Эпштейн. Он прошептал их про себя: «Mijn Amsterdam». [10]

10

Мой Амстердам (нид.)

Глава 6

В тот вечер, когда холодный день сменился ночью, Эльке зажгла длинные красные свечи внутри плавучего дома. Их свет отражался от окон и падал на нависающие карнизы, отбрасывая по всему периметру густую и теплую тень. Эльке стояла босиком на кафельном полу, выкрашенном ею в красный цвет, ее волосы были собраны в небрежный пучок, а на плечи накинута толстая шерстяная шаль. Напевая перед плитой, она помешивала в кастрюле горячую еду, которая обещала стать их ужином. Эльке всегда любила варить суп, он напоминал ей о бабушке.

Она только что закончила рисовать и слушала, как Майкл в ее кровати играет на гитаре. Он сочиняет песню, и его нельзя беспокоить – напомнил он ей в суровой манере художника. Затем, чтобы смягчить свою просьбу, он добавил, что песня будет о любви к ней.

Прислушиваясь к его нежному бренчанию, Эльке помешивала деревянной ложкой суп в синей эмалированной кастрюле. Суп забурлил крошечными пузырьками, поднимавшихся со дна, которые потом сменились большими тягучими пузырями на поверхности. Запах вареной моркови и картофеля опьянял. Закрыв крышку, она уменьшила огонь под кастрюлей и не торопясь накрыла крошечный столик к ужину: ваза с бумажными цветами в стиле Ван Гога в ярко-желтых и синих тонах – она сделала ее на уроке рисования много лет назад; ложки лежали рядом с широкими фиолетовыми суповыми мисками, которые она тоже слепила сама. Поставив два больших, разномастных бокала для вина и свечу, Эльке завершила композицию.

Подойдя к полке, она достала бутылку дешевого красного вина. Во время оккупации с некоторыми продуктами было тяжко, но, по крайней мере, вино было доступно. Она повернула штопор, вытащила пробку и оставила бутылку с вином подышать на столе. Это сюрприз для Майкла, легкомысленная слабость с дополнительных денег, которые она зарабатывала переводами с французского – в основном, чтобы оплачивать учебу в университете.

Затем она вернулась к плите и обмотала ручки кастрюли кухонным полотенцем. Она отнесла кастрюлю на стол и наполнила широкие кривоватые миски дымящейся оранжевой жидкостью. Она понимала, что блюдо получилось острым, но, надеялась, что они съедят суп горячим и это будет не так заметно.

Эльке позвала Майкла. Музыка смолкла, и он босиком прошел на кухню.

– Ммм, – при взгляде на стол, его глаза заблестели. – Что у нас здесь?

– Суп по рецепту моей бабушки, – сказала она, а затем добавила: – Ну, по половине рецепта.

– Я имел в виду это, – шутливо подмигнул ей Майкл, взяв бутылку вина, и наполнил бокалы.

Сидя на одном из выкрашенных вручную синих табуретов, он был похож на маленького мальчика с растрепанными темными волосами. Взяв ложку, он осторожно подул, затем попробовал ее угощение.

– О Боже, это восхитительно! Как ты узнала, что больше всего я люблю суп из омаров?

Она хихикнула над его шуткой, убирая выбившуюся прядь волос со лба и придвинулась ближе к своей миске. Внезапно она что-то вспомнила.

– Я забыла, у нас же есть хлеб! – воодушевленно проговорила она.

Вскочив, она подошла к маленькому красному шкафчику с синими ручками, открыла его и вытащила черствую на вид буханку хлеба. Она положила его на доску для хлеба вместе с явно тупым ножом.

– Он немного твердый, трехдневной давности, и у нас нет масла… Но зато он достался нам бесплатно.

Майкл несколько раз пытался отрезать кусок, но безуспешно: тупой нож просто скользнул по жесткой корке, даже не царапнув ее. Отказавшись от ножа, Майкл отломал неаккуратный ломоть и протянул его Эльке.

– Для вас, миледи!

Эльке кивнула:

– Ах, спасибо, великодушный сэр, – пошутила она, и взяв ломоть хлеба, макнула его в суп, чтобы тот размок.

– Как там сегодня обстоят дела? – спросил он, наблюдая, как она запускает ложку в размягченный кусок, а затем ловит пальцами капли густого супа, стекающие по подбородку.

– Сойдет, – сказала она и опустила глаза.

Он долго смотрел на нее.

Она вздохнула. Майкл всегда умел читать ее мысли; она пыталась выбросить это из головы.

– Мистер Меир, мастер по ремонту обуви, сегодня снова разбил окна голландцам, которые поддерживают Гитлера, и никто ничего не предпринял. Мне кажется, что даже полиция сейчас боится противостоять несправедливости. И все потому что появились слухи о том, что, возможно, его отец был наполовину евреем.

Бросив еще один кусок твердой корочки в миску, она взяла ложку и попыталась утопить его, зачерпнув суп с краев. Когда она потянулась за бокалом вина, ее глаза застилали слезы.