С. Михалков. Самый главный великан
Шрифт:
Вот таким был мой соавтор по работе над гимном.
После разоблачения культа личности Сталина в 1956 году актуальность текста Государственного гимна отпала сама собой. Народ узнал правду о жестоком тиране, и восславлять его имя в главной песне страны было уже невозможно. Не помню, существовало ли какое-нибудь «высочайшее» постановление на этот счет, но факт остается фактом: советский гимн вдруг стал бессловесным, музыка без слов, и только.
До меня доходили слухи – не знаю, насколько они достоверны, – что руководство страны обдумывало планы создания нового гимна. С новыми словами и новой музыкой. Но в те годы у партийной верхушки было слишком много забот: то арест Берии, то разоблачение антипартийной
В то время многие мои коллеги по писательскому цеху, в том числе незабвенный мой товарищ и наставник Лев Кассиль, пристрастились ездить на Олимпийские игры, проходившие в разных частях света. Возвращаясь домой, они с горечью рассказывали, как завидовали тем болельщикам из разных стран, которые при победе своих спортсменов с горячим энтузиазмом распевали родной гимн. А вот когда побеждали советские спортсмены – а победу нас в то время было очень много, – наши болельщики, к удивлению окружающих, молчали. У них не было слов – в самом буквальном смысле.
Видимо, не до гимна было партийным руководителям и после снятия Хрущева в 1964 году. Только к концу шестидесятых, когда начался брежневский период, получивший впоследствии неточное название «застойного», – только тогда руководство партии и страны сочло необходимым вернуться к вопросу о государственном гимне.
Насколько мне известно, предложения о том, чтобы обновить его в целом, тоже были: кое-кому хотелось вписать свое имя в историю, а создание нового гимна – прекрасный повод для этого. Однако горячих дебатов на этот счет, а тем более споров – опять-таки по моим сведениям – не было. Брежнев вообще избегал крутых поворотов во внутренней политике, а объявление конкурса на новый гимн как раз и породило бы в обществе ожидание каких-то перемен. Поэтому в ЦК КПСС решили, что нужно просто подкорректировать прежний текст, кое-что (прежде всего имя Сталина!) из него убрать, а кое-что добавить. И когда это принципиальное решение наверху приняли, то вполне естественно, что с идеей доработки, а вернее, переработки текста обратились ко мне.
К этому времени (в 1970 году) я был человеком уже весьма опытным, хорошо понимал особенности наступившего времени, понимал задачи, стоявшие перед страной. И скажу откровенно, переработка советского гимна не вызвала у меня каких-то особых творческих мук. Хотя, памятуя наш с Эль-Регистаном опыт, я, конечно, приготовил несколько вариантов текста, предложил для возможного выбора те или иные слова, строчки, эпитеты. Но поскольку в целом в основе своей текст гимна должен был остаться прежним, то, повторяю, для опытного поэта, каким я был к тому времени, эта задача не представлялась чрезвычайно трудной.
Сомнения оставались лишь по одному вопросу: не передумают ли наверху? Не решат ли все-таки взяться за создание принципиально нового гимна с другими словами и другой музыкой?
Помню, передав свои тексты в ЦК КПСС, я уехал в командировку в Болгарию. И именно там услышал сообщение о том, что мой текст гимна утвержден, принят и теперь музыка Александрова снова обрела слова. Сначала мне об этом сообщили по телефону друзья, потом пришло официальное подтверждение, посыпались поздравительные телеграммы… В Москву я вернулся уже автором текста второго гимна Советского Союза.
Так что особых треволнений и напряжений при подписании и утверждении текста второго гимна у меня не было. Не то что с Гимном России!
Гимн новой России создавался в такой обстановке и в такой атмосфере, которая по накалу, пожалуй, превосходила даже то, что творилось при Сталине. Впрочем, прямые сравнения тут, конечно, некорректны. Но вот что поразительно: единоличная воля тирана, утверждавшего текст гимна в
жесткие тоталитарные времена, оказалась менее деспотична, нежели разнузданная вакханалия так называемого общественного мнения в эпоху, провозгласившую себя демократической.Я уже упоминал, что после смены общественного строя и распада СССР в 1991 году радикальные приверженцы крутых перемен стремились искоренить из народного сознания память о прошлом. По сути, это были необольшевики, которые сожгли свои партийные билеты, но действовали точно так же, как их предшественники после 1917 года. Те, давние, пытались выкорчевать все, что было так или иначе связано с памятью об эпохе русских царей. Нынешние, в свою очередь, тужились отправить на свалку истории все советское. Гимн СССР перестал существовать как бы автоматически, его слова полностью утратили свое значение. Главная торжественная песня новой России снова оказалась бессловесной.
Я приветствовал приход новых демократических времен, но не одобрял стремление некоторых политиков полностью расправиться с советским прошлым, вычеркнуть его из великой истории России. И именно в нелегкие девяностые годы я написал книжку воспоминаний, в названии которой выразил свое принципиальное кредо: «Я был советским писателем». В отличие от былых времен, когда мои книги издавались на мелованной бумаге, в переплетах и с прекрасными иллюстрациями, эта тоненькая книжица вышла в виде брошюры, на серой бумаге и в малоизвестном издательстве «ИНСОФТ». Но я очень горжусь этой книжкой, написанной и опубликованной в сложное, переломное время – в 1992 году. Я не поддался соблазну ломать и крушить все прошлое ради того, чтобы заново утвердиться в новой постсоветской России. И не отмолчался. Более того, не только написал то, что думал о прошедшем времени – со всеми его достоинствами и недостатками, – но и в самом заглавии книги четко и ясно обозначил свою позицию.
Именно поэтому могу с незапятнанной совестью повторить: все, что писал и делал в жизни, я делал чистыми руками.
Как и в стародавние хрущевские времена, Ельцину тоже было не до гимна. Суд над КПСС, расстрел парламента, принятие новой Конституции, президентские выборы, дефолт… До гимна ли здесь? К тому же в ельцинский период началось то глубокое пренебрежение к теоретическим вопросам развития государства, которое, к сожалению, полностью не преодолено по сей день.
В те нелегкие годы, когда меня поддерживали лишь вера в торжество справедливости, немногочисленные близкие друзья – писатели, а главное, жена Юля, я думать не думал, что мне придется снова, уже в третий раз участвовать в конкурсе на написание текста государственного Гимна и – победить в нем.
Я уже писал, что государственный гимн – это прежде всего политика. Большая политика. Самая большая политика. Сталин это понимал прекрасно, а потому в самые напряженные дни Великой Отечественной войны не жалел времени на подготовку первого советского гимна, лично занимался этим важнейшим вопросом.
Но скажу сразу: Сталину было гораздо легче, чем Путину, когда новый президент новой России поставил вопрос о создании Государственного гимна страны. Многие, наверное, помнят – события-то недавние! – какая вакханалия протестов поднялась в средствах массовой информации, едва президент упомянул о том, что неплохо бы сохранить для гимна прекрасную музыку Александрова, то есть музыку Гимна Советского Союза.
И тут я должен сделать небольшое отступление. Я упомянул, что у Хрущева так и не дошли руки до обновления гимна, а Брежнев осознал необходимость этого лишь на шестом году своего правления. Ельцин и вовсе позабыл про гимн, хотя новая страна остро нуждалась в новой торжественной песне. Впрочем, я думаю, что Ельцин просто не знал, не представлял себе, какого рода гимн нужен теперь России, и помнил полный провал своего поручения о разработке национальной идеи. А потому предпочел не прикасаться к столь важной государственной проблеме. Да ведь и Сталин «созрел» для подготовки гимна лишь спустя много лет после прихода к власти.