Сабай вместо музыки

Девушка, скорчив гримасу, безнадежно махнула рукой. Все ясно: вот и у нее начались проблемы с директором школы.

…Он появился у нас недавно.

Тогда я не сразу поняла, что низенький щуплый дедок, с крашенными в радикально-черный цвет волосами, в стиле «смерть в Венеции», и есть «новая метла». Полдня он скромно сидел в фойе, из угла наблюдая за вялотекущей будничной жизнью тайской музыкалки, и только потом приступил к знакомству с преподавателями.

– Кун Нан, – протянул он мне руку. («Кун» – вроде как «господин»).

– Как, простите?

– У меня есть и австрийское имя – Йозеф, но я взял себе тайский никнейм, – пояснил он. – Слишком давно живу в Таиланде.

Знакомства ради Кун Нан пригласил нас с мужем в тайский ресторан на Ламае.

Захватив нас из дома на черной машине, он вырулил на круговую дорогу, попутно делая любопытные замечания:

– А вот тридцать лет назад здесь не было никакого шоссе.

– Вообще дороги не было? – изумились мы.

– Была, но гравийная.

– Насколько мы знаем, тридцать лет назад здесь жили только рыбаки и хиппи. Неужели вы хиппи?..

Кун Нан кивнул с печальной улыбкой.

Да, первые островные бизнесмены вышли из хиппи, и до сих пор в тощих татуированных стариканах с седыми косичками, хвостиками или дредами проглядывает их растаманское прошлое. Но меньше всего напоминал хиппи этот европейский респектабельный дедуля.

– Ни туристов, ни отелей, ни электричества, ни машин не было, – продолжал он воспоминания.

– Машин не было?! – не поверила я, покосившись из окна на бесконечную вереницу автомобилей, моторбайков, макашниц на колесах и прочих беспредельщиков, забивших до отказа узкую дорогу и беззастенчиво нарушающих, кто во что горазд.

– Гаишников на них нет, – заворчал Саша. – Полиция тут для того, чтобы штрафовать байкеров без шлемов.

– Да-да, пятьсот бат с человека, – кивнул Кун.

– Нет, всего триста, – возразила я. – У нас недавно друга оштрафовали.

– Ну, это промоушн-акция, – пошутил Кун. – Нормал прайс пятьсот.

Мы одобрительно расхохотались.

Ресторан Кун Нан выбрал на самом песке Ламайского пляжа.

– Здесь я и жил тридцать лет назад, примерно в такой хижине, – он кивнул на треугольные фольклорные бунгало с крышами из кокосовых листьев, рядком выстроившиеся вдоль берега. – Кстати, с Ламая началась застройка Острова.

…Я представила себе невысокого «фаранга», сидящего в позе лотоса на пороге бунгало, затягивающегося марихуаной и глубокомысленно взирающего на мятежный прибой волн, – в этой стороне Острова почти всегда ветрено, – и никак не могла увязать этот образ с нынешним, добропорядочным дяденькой.

К нам присоединился еще один австрийский богемный седоватый супермен.

– Познакомьтесь с моим другом Людвигом, – представил нам Кун.

Седой Людвиг оказался ударником джазового оркестра. Всю трапезу он виртуозно стучал на всем подряд: на столе, на коробочке с зубочистками, на перевернутых стаканах.

Каждый заказал себе по пиву и по том-яму. Ну очень остро.

…Мы с Сашей меж собой называли его Куном Иосифом, или просто Куном, хотя меньше всего тот походил на тайца: преувеличенно интеллигентный, обладающий аристократическими манерами, европеец. И вообще птица важная.

Мы разведали, что пианист по образованию, он много лет преподавал в Вене. По совместительству продюсер, Кун Иосиф успешно подрабатывал в Бангкоке организацией оркестровых концертов для Его Королевского Величества.

Мы поразились обилию откуда ни возьмись появившихся в школе преподавателей, да весьма приличного уровня, – пианистов, гитаристов, скрипачей, даже одного дирижера. Чудесным образом Кун притащил их из музыкальной Мекки – из Вены. Школа сразу торжественно переименовалась в социальных сетях в Австрийско-тайскую академию.

При этом по-прежнему стояла полупустой: учеников на маленьком тропическом Острове Чунга-Чанга не прибавилось. Разве что капризные отпрыски «новых русских», с которыми никто не брался заниматься, кроме меня (и то от безысходности).

Однако Кун принципиально не вдавался в преподавательский процесс. Свое руководство школой он осознавал, как организацию рекламных концертов по школам и торговым центрам. Все эти мероприятия заканчивались тусовкой всего трудового коллектива в каком-нибудь недорогом тайском ресторане.

…Первым взбунтовался старый барабанщик. Как оказалось, Кун пообещал оплатить билеты, апартаменты, подогнать учеников и организовать халтуру по отелям, но ровным счетом ничего из этого не выполнил.

Затем Куна вычеркнул из жизни гитарист: с месяц провалявшись без учеников на пляже, послал директора куда следует, а сам уехал восвояси домой, в Европу.

Скрипачка-блондинка устроила Куну целый ряд истерик, даже пыталась куда-то жаловаться, и кое-как проскрипев месяца три, тоже покинула Страну Сабая, на прощание обозвав Куна лжецом и авантюристом.

Потом с Куном расплевался пианист. И только мы безропотно преподавали за свои три копейки: нам ничего не обещали, нечего было и терять.

Удивительно, что вследствие этих событий Кун отнюдь не покрылся пеплом: его походка по-прежнему была исполнена неторопливого достоинства, а крашеная голова высоко поднята, разве что в глазах поселилась глубокая печаль, якобы от людской неблагодарности.

На смену сбежавшим коллегам Кун оперативно подогнал новую плеяду блестящих австрийских лабухов: пожилого саксофониста Геральда с седым пианистом Питером, а также юную скрипачку Эмму.

Очередной концерт в торговом центре успешно продемонстрировал небывалую мощь нового преподавательского состава: Саша с Эммой расстреляли все патроны в Чардаше Монти и прочей «крайслериане», пожилой дуэт с шиком продемонстрировал дорогостоящее кабацкое мастерство в популярных джазовых стандартах, и даже сам Кун внес свою лепту, спев I did my way от Синатры, эффектно опустившись на одно колено в третьем куплете (оказывается, он еще и поет).

Правда, кроме «сабая», Кун по-прежнему не смог ничего предложить выдающимся педагогам, засучившим было рукава.

На самом интересном месте мы с Сашей отбыли на Родину на месяц, завещав Эмме наших кошек, а венской элите – русских «трехлетних студентов».

…К нашему возвращению пожилой дуэт съехал, разругавшись с Куном, поскольку тот нарушил очередную порцию обещаний. Свалила и разобиженная вокалистка. Осталась лишь юная Эмма.

Но и та больше не пыталась скрыть активную неприязнь к директору. В страшном негодовании размахивая руками, девушка принялась жаловаться на Иосифа: не доплатил, не организовал, нарушил слово, та же песня. Но даже не это главное… Что-то еще?