Саботажник

— Спасибо. Теперь мне есть над чем поломать голову.

— Я рада, — ответила Марион и насмешливо добавила: — Предпочитаю, чтобы ты ломал голову, а не лез под пистолет.

— А я люблю перестрелки, — тоже насмешливо отозвался Белл. — Они обостряют мысль. Хотя сейчас мы, возможно, говорим не о перестрелке, а о фехтовании.

— О фехтовании?

— Это очень странно. Он убил и Уиша и еще одного человека чем-то вроде шпаги. Вопрос в том, как ему удалось это сделать, когда у противника револьвер. Спрятать рапиру невозможно.

— А может, шпага в трости? Многие в Сан-Франциско носят такие трости для самозащиты.

— Но ведь необходимо извлечь шпагу из трости, а пока суть да дело, противник успеет выстрелить первым.

— Что ж, если он с такой тростью придет к тебе, пожалеет. Ты фехтовал за Йель.

Белл с улыбкой покачал головой.

— Фехтовал, но не дрался на дуэлях. Спортивный поединок и настоящий бой очень отличаются. Мой тренер, а он был дуэлянтом, говорил, что маска скрывает глаза противника. По его словам, когда в первый раз дерешься на дуэли, тебя поражает холодный взгляд противника, намеренного тебя убить.

— И тебя?

— Что — меня?

— Поразил? — Она улыбнулась. — Не говори, что никогда не дрался на дуэли.

Белл улыбнулся в ответ.

— Всего раз. Мы оба были очень молоды. И вид крови сразу убедил нас, что на самом деле мы не хотим убивать друг друга. В сущности, мы до сих пор дружим.

— Если ищешь дуэлянта, их не так уж много в наши дни и в наш век.

— Вероятно, европеец, — рассуждал Белл. — Итальянец или француз.

— Или немец. С этими ужасными гейдельбергскими шрамами на щеке. Марк Твен писал, что они нарочно снимают наложенные хирургами швы и поливают раны вином, чтобы те выглядели страшней.

— Вероятно, не немец, — сказал Белл. — Те предпочитают рубящие удары. Укол, который убил Уиша и второго человека, скорее нанесет итальянец или француз.

— Может, студент? — предположила Марион. — Учился в Европе. Во Франции и Италии много анархистов. Может, там и он набрался всего этого.

— И все-таки не понимаю, как он мог врасплох захватить человека с револьвером. — Белл показал жестом. — За то время, что он вытаскивает шпагу, можно подступить к нему и разбить нос.

Марион потянулась через стол и взяла Белла за руку.

— По правде говоря, я бы хотела, чтоб моей главной заботой был твой разбитый нос.

— В данный момент разбитый нос и даже одна-две раны мне бы не помешали.

— Почему?

— Помнишь Вебера и Филдса?

— Этих двух забавных пожилых джентльменов?

Уолли Кизли и Мак Фултон, проезжая недавно через Сан-Франциско, пригласили ее на ужин и весь вечер смешили.

— Уолли и Мак всегда говорят: «Разбитый нос — несомненный признак прогресса. Когда добыча бьет тебя по носу, ты знаешь, что она уже близко». Так вот сейчас мне бы не помешал добрый удар по носу.

Это замечание заставило обоих улыбнуться. В вестибюль вошли две женщины, одетые по последней моде, и прошли мимо в облаке перьев и шелка. Младшая была так хороша, что мужчины опустили газеты на колени.

Марион сказала:

— Какая прелестная девушка.

Белл уже увидел ее в зеркале.

— Та, что в светло-голубом, — сказала Марион.

— Это дочь Осгуда Хеннеси Лилиан, — объяснил Белл. Он гадал, случайно ли мисс Лилиан Хеннеси оказалась в Сан-Франциско одновременно с ним, и подозревал, что это не совпадение.

— Ты с ней знаком?

— Познакомился на прошлой неделе в личном поезде Хеннеси. Она его секретарь.

— И какова она?

Белл улыбнулся.

— Притворяется соблазнительницей. Стреляет глазами, как французская актриса.

— Анна Хелд. [8]

— Но она умна и разбирается в делах. Очень молода, избалована отцом и, как я полагаю, совершенно не искушена в сердечных делах. Ее сопровождает темноволосая женщина, ее бывшая воспитательница, сейчас любовница Хеннеси.

— Хочешь подойти поздороваться?

— Нет: ведь у меня всего несколько минут, которые я могу провести с тобой.

8

Анна Хелд (1872–1918) — уроженка Польши, певица и актриса, звезда бродвейских мюзиклов.

Марион ответила приятной улыбкой.

— Я польщена. Девица очень молода, неоспоримо прекрасна и, вероятно, очень богата.

— Неоспоримо прекрасна ты, а когда выйдешь за меня, будешь очень богата.

— Но я не наследница.

— Хватит с меня наследниц, благодарю покорно; я их знаю с тех пор, как учился танцевать вальс-бостон в танцевальной школе, — сказал он, тоже с улыбкой. — Медленный вальс с длинными скользящими шагами. Сможем станцевать его на нашей свадьбе, если захочешь.

— Исаак, ты уверен, что хочешь на мне жениться?

— Уверен.

— Большинство назовет меня старой девой. И скажет, что такой мужчина, как ты, должен жениться на девушке его лет.

— Я никогда не делал то, что «должен». Зачем начинать сейчас, когда я наконец встретил девушку своей мечты? И обрел друга на всю жизнь?

— Но что скажет обо мне твоя семья? У меня нет ни гроша. Они решат, что я охочусь за богатством.

— Они сочтут меня счастливейшим человеком в Америке. — Исаак улыбнулся. Но потом серьезно добавил: — А кто думает иначе, пусть проваливает к черту! Мы можем назначить дату?

— Исаак… Я должна поговорить с тобой.

— В чем дело? Что-то случилось?

— Я по уши влюблена в тебя. Надеюсь, ты это знаешь.

— Ты доказывала мне это не раз.

— И очень хочу выйти за тебя. Но нельзя ли немного подождать?

— Зачем?

— Мне предложили очень интересную работу, и я хотела бы попробовать.

— Что за работа?

— Ну… ты, конечно, знаешь Престона Уайтвея?

— Конечно. Престон Уайтвей — бульварный журналист, получивший по наследству три ведущие газеты Калифорнии, в том числе «Сан-Франциско инквайерер». — Он улыбнулся. — Газету, где ты работаешь… Говорят, он очень привлекателен внешне, известен и постоянно похваляется своим богатством, которое заработал сенсационными заголовками. Заодно он запустил когти в политику: пользуясь своим влиянием, помогает друзьям попасть в сенат Соединенных Штатов — и первый среди этих друзей комнатная собачка Осгуда Хеннеси сенатор Чарлз Кинкейд. Я даже думаю, что именно твой мистер Уайтвей помог Кинкейду получить прозвище «инженер-герой».