Сад лжи. Книга первая

— В каком это?

— Ну в этих штанах.

Осмотрев себя с ног до головы, Рэйчел увидела, что по ошибке надела брюки Кэй. Они смешно круглились на талии, щиколотки вылезали из-под манжет. Плюхнувшись на койку, она расхохоталась. И уже не могла остановиться.

— Наверно, я действительно спятила, — наконец выговорила она, вытирая тыльной стороной ладони выступившие слезы.

— Ну что, давай поговорим? — И Кэй, тоже плюхнувшись на койку, закурила сигарету.

Рэйчел взглянула на плакат „Благодарных покойников" над койкой подруги — скелет, окруженный цветами, на фосфоресцирующем темно-красном фоне. То была реклама концерта в „Уинтерлэнд аудиториум" в октябре 1966 года.

— Давай, — ответила Рэйчел. — Понимаешь, все очень сложно. Я и сама толком не разберусь в своих ощущениях. У меня такое чувство… что если я от него отвернусь… то могу… не знаю… могу сойти с рельсов, и уже навсегда.

— Ну-ну… — Кэй выпустила изо рта струйки дыма, тут же исчезнувшие в ячейках противомоскитной сетки. — Все мы тут дошли до точки. И у всехпоехала крыша, доктор Розенталь.

— Но у меня не то. В моем случае… виновата не только война. Тут все сошлось. И то, что есть, и то, что было.

— Ты сделала все как надо, — быстро ответила Кэй.

„Чересчур быстро", — подумала Рэйчел, вспомнив о времени, когда Кэй была ей верной и твердой опорой, как, впрочем, и сейчас.

Вспомнила Рэйчел и совсем недавнюю ночь: тогда Кэй буквально-таки умыкнула ее в Да Нанг на армейской „скорой помощи". В маленьком ресторанчике на задворках Да Нанга (одна кухарка, она же хозяйка заведения, плита за перегородкой и три колченогих карточных столика) она впервые попробовала „ким чи". Потом они с Кэй перекочевали в бар, битком набитый громогласными морскими пехотинцами, старавшимися перекричать музыку из проигрывателя. Рэйчел пила, слушала „Причал на заливе" в исполнении Орис Реддинг и думала о доме. Господи, как же ее потом выворачивало! „Ким чи" и водка произвели у нее в животе революцию — верная Кэй осторожно придерживала ее за плечи, убирала со лба потные волосы, а потом, когда Рэйчел сотрясалась от рыданий, помогала ей выбраться из кустов и дойти до машины.

— Наверно, ты права. Это было нужно. Во всяком случае, тогда мне так казалось. — На Рэйчел снова напал смех, в котором, правда, не было ничего веселого, и он застревал в горле, как ком непрожеванной пищи. — Но сейчас… сейчас, когда я все обдумала, то… у меня такое чувство, что внутри все умерло. Когда я была маленькая, то мечтала о сестренке. Потом мама уверяла, что у меня самой будут дети — столько, сколько я захочу. И мне в голову не могло прийти, что я не смогу… иметь детей. Даже одного. Одного! Это ведь совсем немного. Неужели и этой возможности у меня нет?

— Постой, — прервала ее Кэй. — Погляди на меня. Я уж давно потеряла надежду найти какого-нибудь безумца, который бы на мне женился. А тем более заиметь ребенка. — Хотя она явно старалась шутливым тоном развеять печальные мысли Рэйчел, та видела, что в прищуренных от дыма глазах поблескивают слезы. — Что поделаешь. Ладно, все дерьмо, детка. Не теряй времени, вот что я тебе скажу. Время и деньги — они тебе пригодятся, чтоб можно было позвонить.

Рэйчел попыталась улыбнуться:

— Кому позвонить?

— Не знаю. Богу, наверное. И когда ты Ему все-таки дозвонишься, то будь добра попроси Его кое о чем и для меня. Попроси, чтоб Он кончил эту войну, а то мне надоело курить здесь вонючие сигареты. Из-за них я когда-нибудь подохну. — Голос Кэй слегка дрогнул, и она загасила окурок в пустой коробке из-под сардин, стоящей на полу возле ее койки.

Рэйчел улыбнулась:

— Ты права. Похоже, мы все здесь заклинились… Кто на чем. Но все.

— Как-то я читала один рассказ, — откликнулась Кэй. — Его написал О'Генри. Про одну девушку. Она серьезно болела. Кажется, у нее было воспаление легких. Единственное ее занятие состояло в том, чтобы лежать в кровати и смотреть в окно на противоположную стену, увитую плющом. А еще у нее был друг, художник. Он жил в том же подъезде, только этажом ниже, и часто заходил ее проведать. Однажды она ему сказала: „Я умру, как только за окном упадет последний лист". Дело происходило зимой, и листья падали один за другим. Пока не остался всего один. Шли дни, а он все не опадал. И она поэтому жила. Ей даже стало лучше. Скоро настало такое время, что она могла даже вставать с постели. И вот тогда выяснилось, почему тот последний лист так и не упал на землю. Он был не настоящий, а нарисованный. А нарисовал его тот самый художник. По иронии судьбы умер в конце рассказа именно он, а не девушка. Потому что простудился под холодным дождем, пока рисовал на стене этот проклятый лист.

— Не волнуйся, — рассмеялась Рэйчел, снимая брюки Кэй и доставая свои джинсы из-под койки. — Я не простужусь. В крайнем случае подхвачу малярию. Или инфаркт. Но не воспаление легких, можешь быть уверена.

— Да я совсем не о том. Меня вот что интересовало. — Кэй встала, подошла к столику, взяла новую пачку „Салема" и, медленно сняв целлофановую оболочку, продолжила: — Какая судьба ждала бы девушку, упадитот последний лист? — Подойдя к Рэйчел, она положила ей руки на плечи, и они обе посмотрели в глаза друг другу. — Отдохни, детка. Твоему сердчишку это не повредит. Оно здорово перетрудилось. Послушайся моего совета. Выкинь этого парня из головы. Здесь ничего хорошего тебе не светит.

Небо очистилось от дождевых облаков. Но ведущая к госпиталю тропинка вся раскисла от дождя.

Рэйчел осторожно пробиралась по скользким доскам, когда услышала его — высокий свистящий звук, от которого раскалывалось небо.

Минометы.

Она бросилась наземь, вжимаясь животом в теплую грязь, и услышала над головой оглушающее „у-а-а-а". Приподняв голову, Рэйчел увидела ядовито-оранжевую вспышку, тускло осветившую верхушки деревьев, — в каких-нибудь четырехстах метрах от нее. Сердце сжалось в холодном ужасе. Случалось, что и раньше она слышала пальбу в окружавших деревню джунглях, но так близко — никогда.

„Что, если они попадут в нас? Что, если…" — пронеслось в мозгу у Рэйчел.

Она тихо застонала, крепко зажмурившись, чтобы не видеть отвратительного оранжевого света, и заткнув уши пальцами, чтобы не слышать свиста пролетевшей над головой мины — та взорвалась, судя по звуку, совсем рядом.

Странно, она испытывала страх, но вовсе не за себя. В этот момент она представляла себе Брайана в реанимационной палате, беспомощно распластавшегося на койке: без сознания, бледный, худой, запеленутый бинтами до самого подбородка. Его жизнь по-прежнему висела на волоске. Малейшая травма будет для него смертельной. Она должна во что бы то ни стало добраться до него и убедиться, что с ним все в порядке.

Преодолевая страх, Рэйчел на четвереньках поползла по грязи к госпиталю. Ракеты летели теперь одна за другой, словно какие-то сумасшедшие праздновали Четвертое июля. От взрывов и сам воздух, казалось, сделался пьяным. Над деревьями как бы вставал искусственный рассвет — оранжевый, желто-красный. Язык ее внезапно ощутил какую-то горечь. Порох, дошло до нее. „Боже, они нас тут накроют!" — мелькнуло у нее в голове.

Когда она доползла до госпиталя, там было темно. Должно быть, замирая от ужаса поняла она, генератор вышел из строя.

Рэйчел на ощупь пробиралась по сводчатому проходу, проложенному через вымощенный плитами госпитальный двор. Старые плиты были наполовину разбиты и наплывали друг на друга, так что она несколько раз чуть не упала, спотыкаясь о неровности, прежде чем очутилась перед двойными дверями.

Внутри ее встретила темень коридора, а в палате глаза ослепило ярким светом. Кто-то направил луч фонаря прямо ей в лицо. Отшатнувшись, Рэйчел инстинктивно заслонила глаза ладонью. Вокруг нее, однако, забегали новые лучи, отбрасывавшие на стены причудливые тени, то скрещивающиеся, то разлетающиеся в разные стороны. Когда глаза немного привыкли к этой свистопляске, она различила возле двери Лили, пытавшуюся затащить под кровать коматозного больного — парня, раза в два больше, чем она сама. Повязка на ране съехала — и на груди из-под бинтов медленно расползалось алое пятно.