Сад лжи. Книга вторая

— Нет, — оборвала она его. — Не думала — и не хочу думать. Я не созрела для того, чтобы кого-то усыновлять, Брай.

— Но можно пока что подать заявление. Иногда эта процедура занимает несколько лет. А мы могли бы…

Рэйчел напряглась, резко сбросила с колен плед.

— Ты уж меня извини, — прервала она его, вставая. — Сейчас я к этому просто не готова. Может быть, со временем…

Брайан крепко схватил жену за плечи: под тонкой материей пальцы почувствовали твердость кости.

— Когда? Ты ведь даже говорить отказываешься об этом!

— Зачем это надо делать сейчас? Почему не на следующей неделе? Или даже завтра?

В голове у Брайана гудело, в ушах стоял непрекращающийся звон.

— Потому что, разве ты не видишь, наша жизнь состоит из одних только„завтра". Завтра ты наконец пораньше уйдешь из своего клинического центра. Завтра мы наконец сядем и спокойно поговорим. Я сыт всеми этими „завтра" по горло. Лучше скажи мне, что случилось с нашими „сегодня"?

Его колотила дрожь: еще минута — и он мог сорваться, он уже не владел собой.

— Пожалуйста, поговори со мной! — взмолился он, обнимая Рэйчел и прижимаясь губами к ее лбу. — Расскажи, что чувствуешь. Или пошли меня ко всем чертям. Что хочешь, но только, ради Бога, Рэйчел, не молчи!

Как-то в юности Брайан стал свидетелем того, как в комнату влетела птица и, пытаясь вылететь, билась о стекло до тех пор, пока не упала бездыханной. Он взял ее в ладони и почувствовал, что жизнь возвращается к ней. Теплый, дрожащий и такой немыслимо хрупкий комок! Таким комком и была сейчас Рэйчел.

Он понимал, как она страдает, и жалел ее. Но еще больше ему было жаль себя. Он же ничего не знает. Надо во что бы то ни стало добиться, чтобы Рэйчел заговорила. Встряхнуть бы ее как следует…

Неожиданно Рэйчел вздрогнула и, откинувшись, поглядела на него в упор. По лицу ее было видно, какие мучения она испытывает. Казалось, у нее нет слов, чтобы их выразить.

— Брайан… я хотела бы тебе кое-что… — Рэйчел сделала паузу, пытаясь справиться с обуревающими эмоциями. — Сегодня, после того как я ушла из больницы… на меня… напал… один человек…

Боже, пронеслось в голове Брайана. Она подвергалась опасности, может быть, ранена, а он тут пристает к ней с глупостями! Его охватила ярость. „Кто этот подонок? Я убью его! Если только он причинил ей боль, клянусь именем Господа, я его уничтожу…"

Он обнял ее и еще крепче прижал к себе:

— Боже, малыш! Ты не ранена? Он сделал тебе больно?

— Он… — Рэйчел поднесла дрожащую ладонь к щеке, словно желала убедиться, что все еще цела и невредима, — хотел, но не смог, — докончила она шепотом. — Просто повалил меня на пол. Я в полном порядке… Остался только небольшой шок — и все.

— Постой, но почему ты не сказала мне сразу? Господи, Рэйчел, что я тут нес, а ты молчала! И не остановила меня…

— Не знаю… Боже мой, ничего не знаю. Я так перепугалась, когда он на меня набросился. Повалил. Но потом я от него убежала. И почувствовала такое облегчение… мне не хотелось обо всем этом даже вспоминать, не то что говорить.

— Ты его видела? Лицо его ты разглядела?

Рэйчел опустила глаза, по телу прошла дрожь.

— Было слишком темно, — пробормотала она. — И лица его я не разглядела.

— А что полиция? Ты звонила?

— Я не обращалась в полицию, Брайан. Ведь я уже говорила, что со мной ничего не случилось. И потом, лица-то я не видела. Пожалуйста, прошу тебя… давай забудем об этой истории. Я не желаю больше о ней говорить, — и голос Рэйчел дрогнул.

Брайан увидел, как еще больше побледнело ее лицо — не лицо даже, а маска отчаяния. Скопившаяся в груди тяжесть отпустила его, словно подтаявший ледник, сползающий с вершины горы. За все годы, что они вместе, она еще ни разу ни о чем так горячо его не просила. Всегда она казалась такой сильной… волевой. И вот этот панцирь на его глазах рассыпался — сейчас он впервые увидел ее совершенно беззащитной.

Он взял ее на руки, осторожно положил на кровать и не отпускал до тех пор, пока дыхание не стало ровным. Рука у него занемела, но он не менял положения: ему хотелось убедиться, что она не проснется. Потом, лежа на спине рядом с Рэйчел, Брайан неожиданно для себя почувствовал, что из глаз к вискам текут слезы — скупые, горячие.

„Господи, если бы с ней что-нибудь случилось… Если бы ее покалечили… не знаю, как бы я смог без нее жить", — стучало у него в голове.

— Я люблю тебя, малыш, — шепнул он, повернув голову, чтобы лучше ее видеть.

В розоватом свете уличных фонарей ее точеный профиль на подушке казался прекрасной камеей. На гладком виске пульсировала маленькая жилка. Почему-то эта жилка наполнила сердце особой нежностью.

Что же с ними все-таки случилось? Почему ей так трудно было заставить себя рассказать ему о том, что с ней произошло? Ведь вначале они рассказывали друг другу буквально все… Они так любили, что временами Брайану представлялось, что сильнее их любвипросто не бывает. Страсть, которую он испытывал, казалось, сорвала с него все защитные покровы, необходимые человеку, для того чтобы выжить в сегодняшнем мире. Так же и Рэйчел. Поэтому то, что каждый из них в конце концов вынужден был до известной степени уйти в себя, не поражало — таков естественный ход событий.

Но сейчас…

Брайан погладил нежную округлость ее щеки, с грустью подумав: „Пожалуй, мы зашли в этом слишком далеко…"

Ирония судьбы заключалась в том, что сегодня он любил ее ничуть не меньше, чем раньше. А может, и больше.

„Да, — съязвил внутренний голос, — но ты же любил и Розу. А в конце концов все же потерял".

Роза…

Достаточно ли для счастья только любви? Или Господь Бог успокаивает нас, заставляя считать, что мы хозяева положения, тогда как на самом деле мы лишь слепые котята?

Господи Иисусе, знать бы ответ! Знать бы, как… сделать так, чтобы все у них опять наладилось.

„Если бы у нее был ребенок… наш ребенок!" — в который уже раз подумал он.

Чувство утраты остро кольнуло сердце. Ему вспомнились разом все его братишки, которых мама приносила из роддома. Старшие всегда толпились у окна, наблюдая за тем, как папа помогает ей выйти из такси, — и в руках у нее непременный голубой сверток из шерстяного одеяла. Дома из свертка — о чудо! — вдруг появлялись малюсенькие пальчики, розовые пятки, и постепенно сладкий запах младенца наполнял всю квартиру, словно аромат свежеиспеченного хлеба.