Сады Виверны

Дон Чема жестом остановил меня.

– Должен кое-что рассказать тебе, Мазо. Здесь, в Риме, никому нет дела до моего имени, а вот в Испании при упоминании Тенорьо многие крестятся. Все дело в моем далеком предке – доне Хуане де Тенорьо, который жил в Севилье во времена Педро Жестокого, короля Кастилии. Пользуясь его покровительством, дон Хуан распутничал, безнаказанно бесчестил девушек и женщин из знатных семей, издевался над их родителями и мужьями. Дошло до того, что он убил дона Гонзало де Ульоа, командора ордена Калатравы, чтобы завладеть его дочерью. – Дон Чема помолчал. – Если говорить всю правду, убивали двое – король Педро и дон Хуан. Монарх был таким же безрассудным и распутным чудовищем, как и его приятель дон Хуан. Поэтому правосудие и безмолвствовало. Тогда рыцари Калатравы решили сами отомстить за бесчестие и смерть командора. Они обманом заманили дона Хуана в глухое место и убили его. А вскоре от руки родного брата пал и король Педро…

Я молчал, не пытаясь даже гадать, к чему клонит дон Чема.

– В этой истории меня интересовали не соблазнители, а соблазненные, но только два года назад мне удалось познакомиться с документом, который рассказывает о судьбах некоторых женщин, совращенных доном Хуаном де Тенорьо. Как я и ожидал, несчастные почти всегда охотно откликались на голос зла, сулившего им радости любви, хотя в этой любви не было ни жалости, ни благоговения, ни стыда…

– То есть это была не любовь, а страсть…

– Дон Хуан ценил не qualitas mulieres [18] , а их количество. Он пробуждал в женщинах желание, которое преображало их до неузнаваемости, как сообщается в документе. Они были желанными, а это часто важнее, чем быть любимыми. Рядом с ним, в его объятиях, они возносились на вершину сердца… но стоило ему покинуть их, как они увядали… они умирали, Мазо, умирали одна за другой! Некоторые налагали на себя руки, другие просто переставали жить…

18

Качество женщин (лат.).

– То есть они переставали жить, очнувшись от сна, от обмана…

– Как сказал поэт, we are such stuff as dreams are made on, and our little life is rounded with a sleep… [19]

– Спорить с поэтами, конечно, бессмысленно, – проворчал я, – однако это не снимает вины с вашего предка, который прибегнул к излюбленному оружию дьявола – лжи.

– В документе, разумеется, упоминается и дьявол. Перед смертью дон Хуан не раскаялся, однако признался, что продал дьяволу душу и подписал соответствующий договор. Вижу, ты смущен, Мазо. Мне тоже не хотелось бы ступать на эту скользкую дорожку, проторенную черным невежеством и низменным страхом. – Он брезгливо поморщился. – Красная книга Сатаны, «Малый ключ Соломона», дьявольские метки на теле, полеты на Лысую гору, и прочая, и прочая… Но давай взглянем на это иначе. Ведь нам всю жизнь приходится выбирать не между любовью и ненавистью, а между любовью и пустотой, и не между правдой и ложью, а между разными правдами. Это похоже на ересь, согласен, но именно неустанная борьба с еретиками и утвердила меня в этой мысли. Дьявол и есть великая пустота, вмещающая что угодно и тем привлекательная, а самым обольстительным образом пустоты является красота, дарованная просто так, ни за что…

19

«Мы сделаны из вещества того же, что наши сны, и сном окружена вся наша маленькая жизнь» (англ.). (Шекспир У. Буря. Перевод М. Донского.)

– Мессер, только не говорите, что мы имеем дело с самим Сатаной!

– Поскольку мы пока не понимаем, каким образом Джованни Кавальери удалось изменить физическую природу мадонны Антонеллы, предлагаю считать его miraculum naturae… [20]

Я выдохнул с облегчением.

– То есть человеком с шестью пальцами…

– Или человеком, который от рождения обременен горбом. Джованни Кавальери горбат, хотя это и не сразу бросается в глаза. Разве я об этом не упоминал?

20

Чудо природы (лат.).

– Мессер!..

– Поспать уже не удастся. – Дон Чема встал. – Сегодня нам предстоит непростой разговор с человеком, который хотя бы выслушает нас, прежде чем повесить.

– Возможен и такой исход?

– Откуда мне знать, Мазо, к какому решению придет его высокопреосвященство?

– Но вы-то его давно знаете…

Дон Чема усмехнулся.

– О промысле Божьем мы знаем не больше, чем ложка о вкусе супа. Хвала Иисусу, Прометей отнял у людей способность к предвидению, даровав взамен слепую надежду и огонь, то есть наделил их свободой воли и возможностью влиять на историю. Но нельзя забывать, что чувства старше разума, а потому сильнее. Что нам остается? Слепо надеяться на Бога, конечно!

– Хвала Иисусу, – со вздохом подытожил я наш разговор.

– Не унывай, Мазо. – Дон Чема подмигнул. – Herr Gott ist raffiniert, aber boshaft ist er nicht [21] .

Вымотанный физически и душевно, я допил вино и отправился спать.

Поднявшись в свою комнатку, я нашел Нотту крепко спящей, а ее туфли – под кроватью рядом с моими. Однако свой ночной горшок малышка поставила далеко от моего – у двери, словно спрашивая таким образом, надолго ли она тут.

21

Господь изощрен, но не злонамерен (нем.).

Стараясь не шуметь, я поставил ее горшок рядом с моим и нырнул под одеяло.

Шесть лет назад, когда из захолустного монастыря я попал в Рим, в секретари к следователю по особо важным делам Конгрегации священной канцелярии, мне поручалось простое переписывание допросных листов, затем – составление обзоров наиболее типичных преступлений против веры, наконец – подготовка проектов аналитических записок о сомнительных истолкованиях Credo Apostolorum [22] , создающих почву для ересей.

22

Апостольский «Символ веры» (лат.).

Участие в инквизиционных процессах заставило меня изменить мнение о земном правосудии и о тех, кто его правит.

В тех краях, где я жил до переезда в Рим, даже в наши просвещенные времена обыкновенным и распространенным был суд Божий, который называется также ордалиями, когда ответчик с самого начала считался виновным, а испытания водой или раскаленным железом признавались решающими средствами при добыче истины.

Дикие бароны и дикие епископы калечили и убивали людей без счета, если не успевала вмешаться инквизиция. Разумеется, она тоже использовала пытки, но благодаря усилиям профессора Ипполито Марсили и его последователей инквизиционный процесс стал не только рациональным, но и гораздо более гуманным, чем прежде. Суд исходил из презумпции невиновности ответчика, дознание тщательно документировалось, перекрестный допрос свидетелей был обязательным, а приговор инквизиционного суда основывался на вердикте присяжных.

Это была такая школа для ума и сердца, о которой многие могли только мечтать. Горжусь тем, что по поручению дона Чемы мне довелось готовить материалы для самого кардинала Роберто Беллармино, великого инквизитора, автора множества богословских сочинений и единственно верного перевода Святой Библии. Муж с золотым сердцем, изощреннейший ученый, воплощение доброты и сострадания к падшим – вот каким он запомнился. Слава этого выдающегося человека распространилась так широко, что его именем называют даже амулеты – беллармины, защищающие честных христиан от ведьм и прочей нечисти.

Меня судейские ценили прежде всего как тахиграфиста, говорю это без ложной скромности.

Многие грамотные монахи, занимающиеся перепиской книг и документов, владеют тахиграфией – скорописью, техника которой восходит то ли к Цицерону, то ли к Тирону, то ли к Сенеке.

Дон Чема усовершенствовал эту систему, приспособив к нашему языку, а я, как мне кажется, неплохо ее усвоил.

Вдобавок это занятие способствует развитию памяти, поскольку тахиграфисту приходится постоянно держать в уме сотни специальных знаков, позволяющих сокращать слова и фразы иногда до одного-двух символов.