Сага о девочках. Песня первая

Набережная была в моей ситуации наилучшим выходом из положения. Кроме гранитных плит и тусклых фонарей, там, собственно говоря, были ещё только парочки бедных студентов и школота. Люди с деньгами находили себе места попонтовее. И это было очень даже для меня хорошо, так как повстречать там кого-то из груга Мадам было нереально.

Да… Мы неторопливо шагали вдоль ажурного ограждения держась за руки, ели сахарную вату. Мадам время от времени в ответ на мои милые глупые шутки, выдаваемые мной в перерывах между чтением стихов и цитированием модных писателей, постёгивала мою невозможную мордашку небольшим букетом неколючих цветов. И мне стоило больших трудов избегать настойчивости Мадам в вопросе внезапных немотивированных поцелуев.

Я всё тянул и тянул время, заставляя Мадам, то кружить со мной в импровизированном вальсе, то ускорять шаг, то почти останавливаться. Благодаря моей непрестанной болтовне, она всё же потеряла счёт времени, и когда окончательно выбилась из сил, заявила, что я её уморить хочу не только своими шуточками, и что ноги у неё отваливаются, и вообще, пора бы и ехать домой. С этим я тут же согласился:

– Ну, если вам скучно, то, конечно же, давайте расходиться.

– Куда ещё-то расходиться? По-моему, мы и так уже разошлись, что дальше я только ползти смогу, и то не долго. Я предлагаю поехать домой, ко мне, – внесла ясность Мадам.

– А не многовато ли для этого времени? – спросил я, очень отсутствующим тоном.

– Времени? А действительно? Который у нас час? – растерялась моя любительница директивных поцелуев.

Час был уже действительно поздний, но её это не останавливало:

– Так чего же мы ждём, поехали скорее, а то ведь не выспимся. А завтра на презентацию ещё с утра надо.

– Э… Так на презентацию надо не мне. И я-то высплюсь. Мне до дома не далеко.

– У?.. Это ты меня так приглашаешь к себе? – глаза Мадам заблестели сильнее прежнего.

– Это я так предлагаю завершить сегодняшнее мероприятие. Хорошего – в меру.

– Ну вот. На самом интересном месте. А я так в тебя верила. Что, совсем в гости ко мне не хочешь?

– А давайте спланируем это для следующего нашего мероприятия. Я ведь понимаю, что живым вы с меня не слезете?

– Какой у меня кавалер сообразительный. Сам догадался, или подсказал кто?

– У вас на лице всё написано, чего тут догадываться.

– А, значит я для тебя открытая книга? И что же там у меня ещё прочесть можно?

– Не скажу.

– Ну почему?

– Потому, что у меня ещё есть планы на жизнь, и возможно, даже половую.

– Ути-пути, какой оптимист у нас тут объявился, – просюсюкала мадам, нажала мне на кончик носа пальчиком, и игриво добавила, – хорошо. Мы с тобой ещё спланируем наше следующее мероприятие твоей половой жизни.

– А можно не надо?

– А поздняк метаться. Всё, вызывай мне такси, я реально устала, никаких сил нет. С ног валюсь. Это всё ты виноват.

– Большое спасибо на добром слове. Я очень старался.

– Я это ценю, и расцениваю. Премию ты свою заработал.

– Я за вашу, доброту, госпожа, век молиться буду! – И достав телефон, стал вызывать такси.

***

Моя «Сицилийская защита» сработала на отлично. Правда, я и сам валился с ног почище Мадам Директрисы, но это того стоило. Её дурацкие приставания уже начинают не просто раздражать, но и злить. Тоже мне, нашла себе развлекалово. Вот со своими мажорами пусть и развлекается в своих ресторанах. А я ей не игрушка. У меня своя гордость. И чувства у меня есть. Да, чувства у меня тоже есть.

Да и вообще, опоздала мадама со своими претензиями на отношения. Я теперь сильный и независимый. Может у меня и нет ни с кем отношений, зато у меня есть для кого проявлять чувство ответственности. С этими мыслями я и поднимался по лестнице домой…

Она лежала на лестничной площадке свернувшись клубком. По ступенькам стекала кровь. Я замер не в силах не то, что сделать шаг, но и что-либо сказать. Я просто онемел. А она, услышав мои шаги, приподняла голову и посмотрела на меня невидящим взглядом.

Половина лица была распухшая, а вместо глаза на меня смотрела кровавая дыра. Второй глаз у неё опух и почти не открывался. Одна рука висела плетью, второй она зажимала кровоточащую рану в боку:

– Хозяин… Я пришла… – просипела она еле слышно.

– Да! Да, ты умничка. Ты пришла. Это так здорово! – от противоречивых чувств я почти что заикался.

Я одновременно готов был кричать от радости, что она вернулась, и в то же время, кричать от боли, видя, что с ней сотворили эти нелюди из департамента.

– …попрощаться… – выдохнула моя бедная зверушка.

– Ну нет. Ну почему— попрощаться-то? Мы сейчас к доктору поедем. Я знаю доктора, он самый лучший на свете, он всех лечит. И тебя вылечит! – приговаривал я, подняв её на руки и прижимая к груди одной рукой, второй проворачивая ключ в замке, – потерпи немножко, сейчас станет легче.

Я уложил её на диван и бросился в ванную. Набрал таз тёплой воды, схватил полотенце. Сшибая углы и расплёскивая воду, прибежал в комнату. Поставил таз у дивана. Метнулся к полке с лекарствами. Трясущимися руками неправильно сломал ампулу с анальгетиком, из-за чего всё содержимое пролилось на пол. Достал ещё одну, выдохнул, постарался унять дрожь в руках, и в это раз смог набрать шприц.

Обе мои квартирантки молча разместились рядом с пострадавшей. Одна села у неё в изголовье, другая – в ногах. Обе, с повисшими ушками, смотрели на меня с каким-то виноватым видом, как бы извиняясь, что ничем не могут быть полезны в такой ситуации. Грин гладила голову своей новой знакомой, с которой ещё не успела поздороваться и имени которой не знала.

Я наклонился над тельцем несчастной кошкодевочки, намереваясь закатать ей рукав для укола. Но укол уже не требовался. По израненному телу пробежала короткая дрожь. Ушки поникли. Дыхание прекратилось. Хвост дёрнулся и замер.

Кошкодевочка с именем Скай легла рядом с соплеменницей, свернувшись клубком, и накрывшись пушистым хвостом, посмотрела из-под него на меня полными слёз голубыми глазами.

Что она хотела увидеть? Не знаю. Но вряд ли ей в этот момент хотелось узреть сидящего на полу взрослого мужика держащего в руках бесполезный шприц и рыдающего, как детсадовец, который не обнаружил под ёлочкой заветного подарка.

Да, я сидел на полу и рыдал. Я, может быть, и не рыдал бы, но слёзы сами градом катились из глаз. Потому что было больно. Очень больно. Невыносимо больно. Больно от жалости. От жалости к невинно замученному животному. От жалости к себе и собственной беспомощности. Больно от обиды и ненависти. Больно от осознания того, что такое сотворили такие же, как и я – двуногие и прямоходящие, называющие себя людьми, и считающих себя человеками. Больно от огромного невидимого комка, застрявшего в горле, и не дававшего вздохнуть полной грудью. От всего этого что-то сильно сдавило сердце… а эта чёртова радуга всё не появлялась.