Сага о двух хевдингах

Наутро я отправился в тингхус, где давно уже не был к тому времени, решил поглядеть, как там ульверы. Парни уже изрядно устали торчать под одной крышей, потому встретили меня весело, шутками. Видать, каждый человек, что заглядывал, хоть немного, да развлекал их.И поначалу я радовался, что у них все хорошо. А потом увидел одну рабыню, что дали ульверам для утех. И эта потаскуха выглядела толще и лучше, чем моя Фридюр. Сиськи свисали чуть ли не до пояса.

Тогда я прошелся по всему тингхусу и поглядел на всех данных ульверам баб. И каждая! Каждая была со щеками и сиськами. Никто не казался голодным.

А тут еще Эгиль:

— Кай, что-то мяса нынче в похлебке маловато стало. Ты там поговори с отцом, а то по весне я и весла поднять не смогу.

И я взбеленился так, как никогда прежде.

— Мяса маловато тебе? Мяса маловато? — заорал я, дернул первую попавшуюся девку, сорвал с нее платье, ухватил складку на боку так, что рабыня завизжала. — Вот, видишь, сколько мяса! Режь и жри! Жри, пока не лопнешь! Мяса ему мало. А рабынь чем потчуешь? Ты их, как свиней, откармливаешь? Так уже можно резать, глянь! Вон сколько жира нагуляла.

— Да ты чего? Коли жена не дает, так бери эту. Не жалко.

Я стиснул кулаки, и чтобы не ударить собрата, врезал рабыне. Она хоть заткнулась наконец.

— Знаешь, как живут нынче в Сторбаше? Знаешь, что мы едим? У меня от жены одни глаза да кости остались, того и гляди, ветром унесет. А вы тут рабынь мясом потчуете! Скоро нам придется скот резать, чтоб не помереть с голоду. А как без скота летом? Где его нынче взять? Ты что ли корову притащишь? Это я, дурак, виноват. Зачем притащил хирд в Сторбаш? Лучше б сидели в Хандельсби, на шее Рагнвальда, задницы на льду морозили да с тварями за пустую кашу сражались.

Долго я орал на весь дом. Веселья у ульверов как и не бывало. Они стояли и слушали мои крики молча. Рабыни забились в дальний угол, боясь попасть мне под горячую руку. А когда я выдохся, подошел Альрик, потрогал упавшую девку, что так и не двинулась ни разу, покачал головой. Неужто я ее убил? С одного удара? Впрочем, много ли надобно безрунной…

— Ты не прав, Кай. Мы же не силой забираем снедь. Сколько дает нам Эрлинг, столько и едим. Так что нечего орать на нас. И мы тоже не правы. Могли бы и узнать, как дела с припасами в Сторбаше. Отныне мы будем внимательнее. И девок закармливать тоже перестанем. Ты бы лучше заглядывал почаще. Тогда сам увидишь, что мы едим да сколько.

Я и сам понимал, что зря вспылил. И зря на хирдманов накричал. Их вины тут и впрямь было немного. Но стоит подумать о зажравшейся девке да вспомнить свою худую жену, так злость снова к горлу подступает и глаза туманит. Потому я попросту развернулся и ушел из тингхуса, чтобы снова не сорваться.

Вскоре Эрлинг зарезал первую корову. Она всего дважды телилась и молока приносила много, могла бы еще десяток зим прожить.

А через седмицу ульверы приволокли из лесу огромного лося, хоть и тощего. Но из его костей получалась наваристая похлебка, которой наедались с первой же миски.

Через седмицу хирдманы принесли еще дичи. И голод отступил еще ненадолго.

* * *

Оттепели накатывали всё чаще, сугробы понемногу подтаивали, от чего под вечер пол в доме становился сырым. Мальчишки, Фольмунд и Ульварн, которые за всю зиму ни разу не кашлянули, внезапно застудились. Мать растирала их жиром и поила горькими травяными отварами, но пока это не помогало.

Фридюр перестала спать вовсе, приглядывая за сыном. А он пыхал жаром, раскрасневшись в толстых шкурах, постоянно закашливался до слез и хрипел. И ни травки, ни жир не помогали. Зря мы его пускали бегать по полу, не уследили.

Фольмунд вскоре выкарабкался, а сын всё никак. И все мои девять рун никак не могли помочь одному маленькому безрунному мальчишке. Я было заикнулся, чтоб ручонкой Ульварна прирезать какую-нибудь козу, но Эрлинг даже слушать не стал. Дети часто помирают в первую зиму, такова жизнь, и не я один мог потерять первенца, а завет богов нарушать из-за того не следует.

Я позвал Живодера, ведь он неплохо умеет лечить, но клятый бритт разбирался только в ранах, а умирающих детей исцелять не умел.

Тогда я решил сходить к Эмануэлю. Хромота все еще не прошла, и порой нога просто так подламывалась при ходьбе, но разве это важно? Фридюр порывалась пойти со мной, да я ей запретил. Пусть лучше с Ульварном сидит да поит его отваром.

До края Сторбаша я добрался легко, там снег время от времени чистили, и была хоть какая-то тропинка. А вот дальше начинались сплошные сугробы, и не разглядеть, что под ними. Может, камень, а может, трещина или обрыв.

Я вздохнул и шагнул в снег, прощупывая надоевшей палкой путь.

Шаг за шагом, зачастую по пояс в сугробах, спотыкаясь о невидимые камни, я тащился в гору, толком не зная, где живет наш жрец. Поначалу нога просто ныла, потом болела, потом горела огнем, а под конец я ее уже толком и не чувствовал, волок, как бесполезную ношу. Небо понемногу темнело, и я задумался, стоит ли продолжать путь ночью или лучше выкопать себе в снегу укрытие и переждать до утра. Вспомнил осунувшееся личико Ульварна с красными болезненными пятнами, выругался и потащился дальше, толком не понимая, иду я в гору или с горы.

Девять рун! У меня полноценных девять рун. Я сильнее Эрлинга. Сильнее всех в Сторбаше и уж точно сильнее Эмануэля. Для меня подняться в гору — ерунда! Я и безрунным легко вскарабкивался на любую вершину. Правда, летом и со здоровой ногой, но разве ж это важно?

Я месил и месил снег, проламывая телом заледеневший наст. В тусклом свете звезд еле виднелись темные очертания сосен. Где-то поодаль выли оголодавшие волки. Волки — это хорошо. Волки означают, что тварей поблизости от Сторбаша нет. Плохо то, что я давно потерял тропу, в которой и прежде не был уверен, и не знал, приближаюсь я к жилищу Эмануэля или отдаляюсь от него.

Вот если бы я мог сам пробудить свой дар! Тогда бы Эгилевы кошачьи глаза помогли мне разглядеть дорогу, да и Тулле бы сразу почуял меня и вышел навстречу. Но по своей воле я вызвать стаю не мог. А еще казалось, что если вдруг у меня это и получится, сына я спасти не смогу. Словно я должен сам, без стаи, без чужой помощи найти жреца.

Когда посветлело, я наткнулся на следы, точнее, на уже пробитую в снегу тропу. Это была та самая тропа, что проложил я. Тут силы меня оставили. Я плюхнулся в снег, раскинул руки и уставился в пустое небо.