Сага о Форсайтах
Шрифт:
"Здесь жизнь - игра, - подумал Вал.
– Звонок, лошади стартуют, кто-то выиграл; опять звонок, новый старт, кто-то проиграл".
Однако, испугавшись своей собственной философии, он вернулся к воротам паддока посмотреть мэйфлайскую кобылу на галопе. Она шла прекрасно; и Вэл побрел к "маленькому авто". "Маленький" завтрак оказался тем, о чем человек может грезить во сне, но что он редко получает в жизни; когда завтрак кончился, мсье Профон прошел с Валом обратно в паддок.
– Ваша жена - милая женщина, - заметил он неожиданно.
– Самая милая женщина, какую я знаю, - сухо отве7 ил Вэл.
– Да" - сказал Профон, - у нее милое лицо. Я люблю милых женщин.
Вэл посмотрел на него подозрительно, но что-то благодушное и прямое в тяжелом мефистофельском лице его спутника
– В любое время, когда вы захотите приехать ко мне на яхту, я сделаю для нее маленький рейс.
– Благодарю, - сказал Вэл, снова насторожившись.
– Она не любит моря.
– Я тоже не люблю, - сказал Профон.
– Зачем же вы плаваете на яхте?
В глазах бельгийца заиграла улыбка.
– О! Право, не знаю. Я все перепробовал: это мое последнее занятие.
– Оно обходится, верно, чертовски дорого. Мне, например, нужны были бы основания более веские.
Проспер Профон поднял брови и выдвинул тяжелую нижнюю губу.
– Я сговорчивый человек, - сказал он.
– Вы были на войне?
– спросил Вэл.
– Да-а. Войну я тоже испробовал. Был отравлен газом; это было мал-мало неприятно.
Он улыбнулся замысловатой и сонной улыбкой преуспевающего человека. Сказал ли он "мал-мало" вместо "немного" по ошибке или ради аффектации, Вэл не мог решить; от этого человека можно было, по-видимому, ждать чего угодно. В толпе покупателей, привлеченных мэйфлайской кобылой, которая вышла победительницей, мсье Профон сказал:
– Примете участие в аукционе?
Вэл кивнул головой. Рядом с этим сонным Мефистофелем он чувствовал потребность верить во что-то. Он был обеспечен от крайних превратностей судьбы предусмотрительностью деда, оставившего ему тысячу фунтов годовой ренты, и еще тысячью годовых, оставленных Холли ее дедом, - однако у Вэла не было свободных средств, так как деньги, вырученные им от продажи африканской фермы, он почти целиком потратил на оборудование нового хозяйства в Сэссексе. И очень скоро у него явилась мысль: "К черту! Мне это не по карману". Намеченный им предел - шестьсот фунтов - был уже перекрыт; Вэл перестал набавлять. Мэйфлайская кобыла пошла с молотка за семьсот пятьдесят гиней. Вэл с огорчением повернулся, чтобы уйти, когда над ухом у него раздался медлительный голос мсье Профона:
– Ну вот, я купил эту маленькую кобылку, но мне она не нужна: возьмите ее и отдайте вашей жене.
Вэл с новым подозрением посмотрел на него, но увидел в его глазах такое добродушие, что, право, не мог обидеться.
– Я заработал на войне немного денег, - начал мсье Профон в ответ на этот взгляд.
– У меня были акции оружейных заводов. Мне нравится отдавать деньги. Я всегда зарабатываю. А мне самому не много надо. Я люблю отдавать их моим друзьям.
– Я куплю у вас кобылу за ту цену, которую вы отдали, - сказал с внезапной решимостью Вэл.
– Нет, - ответил мсье Профон.
– Возьмите ее так. Мне она не нужна.
– Но, черт возьми, не могу же я...
– Почему?
– улыбнулся мсье Профон.
– Я друг вашей семьи.
– Семьсот пятьдесят гиней - это не ящик сигар, - возразил нетерпеливо Вэл.
– Прекрасно; вы сохраните ее для меня до той минуты, когда она мне понадобится, а пока делайте с ней, что хотите.
– Если она остается вашей, - сказал Вэл, - не возражаю.
– Вот и отлично, - проговорил мсье Профон и отошел.
Вэл посмотрел ему вслед: "Безобидный чертяка!" Да, как будто - и вдруг опять подумалось: нет! Вэл заметил, как он подошел к Джорджу Форсайту, и затем потерял его из виду.
В эти дни после скачек он ночевал у своей матери в доме на Грин-стрит.
Уинифрид Дарти в шестьдесят два года удивительно сохранилась, если принять во внимание, что тридцать три года она прожила с Монтегью Дарти, пока ее не избавила от него - почти что к счастью - французская лестница. Возвращение любимого сына из Южной Африки после стольких лет доставило ей огромную радость; приятно было видеть, что он так мало изменился, чувствовать симпатию к его жене. До замужества, в конце семидесятых годов, Уинифрид шла в авангарде свободомыслящих ревнительниц наслаждения и моды; но теперь она должна была признать,
что современные девицы далеко превзошли молодежь ее века. Например, они, по-видимому, смотрят на брак как на эпизод, и Уинифрид иногда жалела, что в свое время не придерживалась тех же взглядов; второй, третий, четвертый эпизод, может быть, дал бы ей в спутники жизни не такого блистательного пьяницу; правда, в конце концов он оставил ей Вэла, Имоджин, Мод и Бенедикта (без пяти минут полковника, невредимо прошедшего через войну), и никто из них пока не развелся. Постоянство детей часто изумляло ее, помнившую их отца; но Уинифрид любила тешиться мыслью, что все они настоящие Форсайты и пошли в нее, за исключением разве Имоджин. И откровенно смущала Уинифрид "дочурка" ее брата, Флер. Девочка так же беспокойна, как любая современная девица. "Маленький огонь на сквозном ветру", - сказал о ней как-то за десертом Проспер Профон, но она не вертлява и говорит не громко. Стойкая в своем форсайтизме. Уинифрид бессознательно отвергала новые веяния, не одобряла повадок современной девушки и ее девиза: "Была не была! Трать - завтра мы будем нищие!" Ее успокаивала в племяннице одна черта: раз чего-нибудь пожелав, Флер не отступалась, пока не получит своего, а дальше... Но Флер, конечно, слишком еще молода, сейчас об этом нельзя судить. Она к тому же прехорошенькая, да еще унаследовала от матери ее французский вкус и умение носить вещи: каждый оборачивался при виде Флер, что очень льстило Уинифрид, ценительнице элегантности и стиля, так жестоко ее обманувших в случае с Монтегью Дарти.Говоря о ней с Вэлом за завтраком в субботу, Уинифрид не могла обойти молчанием их семейную тайну.
– Эта история с твоим тестем и твоей тетей Ирэн, Вэл... Все это, конечно, давно быльем поросло, но не нужно, чтобы Флер что-нибудь узнала. Дяде Сомсу это было бы очень неприятно. Не проговорись.
– Хорошо. Но это трудновато: к нам приезжает младший брат Холли, будет жить у нас, изучать сельское хозяйство. Он, верно, уже приехал.
– Ах!
– воскликнула Уинифрид.
– Как это некстати! Какой он из себя?
– Я видел его только раз я Робин-Хилле, когда мы приезжали домой в тысяча девятьсот девятом году; ом был голый и раскрашен в желтые и синие полосы, славный был мальчуган.
Уинифрид нашла это "очень милым" и добавила успокоительно:
– Ну, ничего. Холли очень благоразумна; она сумеет все уладить. Я не стану ничего говорить твоему дяде. Зачем его зря тревожить? Такая радость для меня, дорогой моя мальчик, что ты опять со мной теперь, когда я старею.
– Стареешь? Брось! Ты такая же молодая, как была. Мама, этот Профом он вполне приличный человек?
– Проспер Профон? О! Я в жизни не встречала более занимательного собеседника!
Вэл что-то промычал и рассказал историю с мэйфлайской кобылой.
– Совсем в его стиле, - проговорила Уинифрид.
– Он делает самые неожиданные вещи.
– Н-да, - веско сказал Вал.
– Навей семье с этой породой не везло, с такими безответственными людьми.
Это была правда, и Уинифрид добрую минуту молчала в унылое задумчивости, прежде чем ответила:
– Да, конечно! Но он иностранец, Вал: не надо судить слишком строго.
– Правильно. Буду пользоваться его кобылой. И какнибудь с ним рассчитаюсь.
Вскоре за тем он пожелал матери всего хорошего и, приняв от нее поцелуй, момчался к своему букмекеру, в "Айсиум-Клуб" и на вокзал.
VI
ДЖОН
Миссис Вэл Дарти после двадцати лет жизни в Южной Африке страстно влюбилась - к счастью, в нечто ей родное, ибо предметом ее страсти был вид, открывавшийся из ее окон: холодный ясный свет на зеленых косогорах. Снова была перед нею Англия! Англия еще более прекрасная, чем та, что грезилась ей во сне. В самом деле, случай привел Вэла в такой уголок, где Меловые горы в солнечный день поистине очаровательны. Как дочь своего, отца, Холли не могла не оценить необычность их контуров и сияние белых обрывов; подниматься проселком в гору по дну лощины или брести дорогой на Чанктонбери или Эмберли было подлинным наслаждением, которое она не стала бы делить с Взлом: Валу любоваться природой мешал инстинкт Форсайта, учивший всегда что-нибудь от нее получать - например, подходящее поле для проездки лошадей.