Сага о Годрланде

Рысь, Тулле и Хальфсен пошли со мной. Простодушный на этот раз остался приглядеть за Альриком и домом.

Для начала мы решили обойти то самое огромное здание-стену. Оно тянулось на несколько сотен шагов! Через каждые полсотни шагов в стене были широкие ворота, в которые легко проедут две повозки бок о бок, но они казались такими крошечными! А вокруг них весь камень был исчерчен углем.

— «Великий бой Черного мечника против треххвостого скорпиона!», «Воины благородного Игнатиоса Ласкариса против воинов благородного Леонтиса Кидонеса!», «Последний бой Человека-Волка: смерть или свобода!» — зачитывал вслух Хальфсен.

— А тот пухлый говорил, что поединков тут нет, — усмехнулся я.

— Это не такие поединки, как на Севере, — возразил наш толмач. — Они дерутся не ради истины или суда, а ради славы и золота.

Драться ради славы — это понятно. Ради золота — тоже понятно, например, мы так дрались за ярла Сигарра против ярла Хрейна.

— Нет. Чаще всего тут дерутся рабы. Рунные, конечно, но рабы. Ласкарис и Кидонес — это благородные рода, и у них так много денег, что они купили сильных рабов, дали им руны, выучили сражаться, чтобы выпустить на арену. Чьи воины победят, тот благородный получит больше славы. А заодно и золота.

— Значит, слава идет не воинам, а их владельцам?

Хальфсен пожал плечами. Он сам знал о здешних порядках лишь по рассказам прежнего хозяина-фагра.

— А что за Человек-Волк? Почему «смерть или свобода»?

Толмач снова пожал плечами, но подошел к первому попавшемуся карлу, что сидел на камнях, выставив вперед культю. Они поговорили, и Хальфсен бросил ему самую мелкую из бронзовых монет. Как бишь их там? Звезды?

— Мне рассказали, что если раб-воин на арене получает десятую руну, то он становится свободным! А еще ему дают сердце твари и помогают стать хельтом. Дальше он сам выбирает, кому служить, но уже не как раб, а как воин, за достойную плату. Для благородных заполучить такого раба считается делом чести, поэтому они заранее договариваются с воинами о будущей службе, помогают им с оружием и доспехами. Но настоящий хозяин таких рабов — арена — не любит отпускать их просто так, потому зачастую для последнего боя им подсовывают либо очень сильных воинов, либо очень сильных тварей. Человек-Волк — это норд! И он вот-вот должен стать хельтом. Никто не знает, с кем он будет сражаться, погибнет или получит свободу. На такие бои люди любят ходить и смотреть!

Я остановился:

— Норд? Норд, что вот-вот станет хельтом или умрет? Как его имя, как зовут его отца? Есть ли у него прозвище?

— Фагры плохо запоминают наши имена, потому его здесь знают как Ликантропоса, Человека-Волка.

— Когда будет этот бой? Как на него попасть?

Хальфсен еще поспрашивал калеку и сказал:

— Бой будет завтра на этой самой арене. Но нужно заплатить за вход. Самые дальние места стоят десять астеронов. За места поближе спрашивают и двадцать астеронов, и даже два-три фенгари. А за лучшие места платят золотом, но туда пускают либо благородных, либо тех, кто под их покровительством.

— Завтра мы придем!

Я заглянул в кошель, там сиротливо болтались две серебряные монеты и несколько бронзовых. Всё, что выдал мне Хотевит.

Тулле посмотрел на меня ласково, улыбнулся и сказал:

— Кто-то растет с рунами, кто-то — с рождением детей. Кай растет с каждым увиденным городом.

— Это с чего же?

— Меньше смотришь на себя и больше на жизнь вокруг.

Зря мы отдали Тулле Эмануэлю в обучение. Своим единственным глазом он будто видел совсем не то, что мы, а говорить стал и вовсе непонятно. Висы скальдов распутывать интересно, а вот речи жрецов ещё поди разгадай.

Хотя жизнь вокруг и впрямь изрядно отличалась от нашей. Если бы в Сторбаше или в Мессенбю, да даже в Хандельсби появился хоть кто-то отсюда, неважно, чернокожий раб, пухлощекий муж в цветастом платье или голоногий воин, на него бы глазели, тыкали бы пальцем, а потом обсуждали бы еще зиму-две. Тут же никто и не замечал нас, нордов, хоть мы и были чудно одеты, иначе стрижены да с бородами все. Впрочем, в эдакой мешанине оно и не удивительно.

Казалось, что в Гульборг съехались люди со всех концов света. На одной улице народу было больше, чем во всем Сторбаше. Мелькали мальчишки-воришки, проходили господа с рабами, держащими над ними навесы, спешили торговцы с грузами; бряцая оружием, прошел хирд воинов, все хускарлы во главе с хельтом. А в том хирде и сарапы, и фагры, и живичи…

И чем ближе мы подбирались к торговой площади, тем громче и суетливее становилась толпа. Вскоре я увидел ту самую верблюду. Странно, что это не тварь с эдакими горбами на спине, но рун я и впрямь от нее не чуял. Кони, ослы, мулы, быки… и хотя скотина вся была знакомая, но выглядела она иначе, чем у нас: крупнее, жирнее и лысее. Наши коньки низенькие и мохнатые, чтоб зимой не замерзнуть, а тут кони высокие, ноги тонкие-тонкие, словно хворостины, шерсть гладкая, блестящая, глаз горячий. Сразу видно, не поскачет, а полетит стрелой. За такого и впрямь можно марку золота отдать.

Чуть подале торговали людьми. Дешевле всего были дети, особенно девочки, их отдавали даже за серебро, потому даже у небогатых годрландцев был хотя бы один раб.

Оружейные, доспешные, кузнечные ряды. Мы ходили по торжищу до самого вечера, а как проголодались, прямо там зашли под навес, поели горячей каши с мясом и выпили горячего настоя, от чего я вспотел еще сильнее.

Вернулись домой к темноте, а там ульверы наперебой кинулись рассказывать про тех самых песчанок. Кто-то взял черную, кто-то белую, у одного баба умела плясать, у другого — еще чего-то. Но стоило мне заикнуться про завтрашний бой норда по прозвищу Волк, как парни и думать забыли о бабах.

— Все пойдем! — сказал Эгиль. — Глянем, что тут за бои.

— А монеты-то у вас остались?

Парни растерялись. Аднтрудюр спустил на песчанок все монеты, что у него были, и он был такой не один. С голоду-то мы не помрем, за снедь Хотевит платит, а вот на баловство серебра нет.

— Ладно, я заплачу, — сказал я.

На самые дешевые места хватит. А вот потом нам стоит поискать какую-нибудь работенку. Поди, и здесь нужны хирдманы! Подраться с кем, тварь выловить или еще чего-нибудь. Людей-то тут вон сколько!

* * *

1 Эрторг — 8,67 г, илиос — 4,5 г

Глава 4

Когда раб-управитель узнал, куда мы собираемся, то собрал несколько тюков еды, наполнил кожаные сосуды вином и навьючил нас, словно мы не на поединки посмотреть идем, а в поход на седмицу. Через Хальфсена предупредил, что там будет много воров, и что монеты лучше спрятать подальше. Заботился о нас словно курица о цыплятах. Чудно!

Раб этот был из рунных, хоть и недалеко поднялся, всего лишь до третьей, к тому ж покалеченный, прихрамывал на левую ногу. Ульверы не привыкли в рунных видеть трэлей, потому говорили с ним, как с равным, сажали есть с собой, подарили красивый нож. При помощи Хальфсена мы узнали его историю. Лавр, так звали раба, родился свободным, в семье обычных пахарей, только сыновей там хватало, а земли — не особо, потому он подался в конунгово войско. Там Лавр дорос до третьей руны. Он понемногу откладывал монеты, получаемые за службу, чтоб через два десятка зим, когда его отпустят и дадут землю, построить небольшой домик, жениться и обзавестись хозяйством. Обычай тут такой: после службы давать землю. И многие воины женились именно под старость.

А потом пришли сарапы. В одной из немногих стычек Лавра ранили. Если бы победили годрландцы, тогда Лавра бы излечили за счет конунга или дали монет за ранение, чтобы тот мог прожить, пока рана заживает. Но верх взяли сарапы, которые не собирались следовать годрландским законам. Лавр какое-то время мыкался, менял доспехи и оружие на хлеб, а как серебро подошло к концу, взял да и продал себя в рабство.

— А что делать? — сказал он. — Хромым бы до родителей я не добрался, да и зачем им лишний рот? Уж и забыли думать обо мне. А рунного раба почем зря убивать не будут, одежду дадут, пусть не досыта, но накормят.