Сага о Копье: Омнибус. Том I
Шрифт:
— Что с тобой, маленькая?
Бупу повернулась к нему. Глаза ее были красны от слез, нос распух. По грязным щекам катились крупные капли. Она шмыгнула носом и кое-как утерлась.
— Моя не хочет расставаться. Моя хочет ходи с тобой! — выговорила она. — Но… но… как же без своих! Без мой народ…
И вновь залилась слезами, уткнувшись в ладони лицом.
И тогда на лице Рейстлина появилось выражение величайшей нежности — зрелище поистине удивительное. Он притянул Бупу к себе и стал гладить се жесткие волосы. Он слишком хорошо знал, каково это — быть слабым и беззащитным… быть предметом жалости и насмешек…
— Ты была
Бупу приподняла голову, глаза ее прояснились. Но потом на лицо вновь пала тень:
— Твоя без моя будет плохо…
— Нет, — улыбнулся Рейстлин. — Я буду счастлив, зная, что ты в безопасности и среди своих.
— Твоя уверен? — спросила Бупу заботливо.
— Вполне, — сказал Рейстлин.
— Тогда моя уходи. — Бупу проворно поднялась. — Только твоя сперва бери подарок!
И принялась рыться в заветном мешке. Рейстлин невольно вспомнил ту дохлую ящерицу.
— Не надо, маленькая… — начал было он, но тотчас осекся, ибо Бупу вытащила из мешка… книгу! В сером холодном утреннем свете блеснули серебряные письмена на иссиня-черной обложке…
Рейстлин протянул к ней трясущиеся руки и выдохнул:
— Волшебная книга Фистандантилуса…
— Твоя нравится?.. — спросила Бупу застенчиво:
— О да, маленькая моя! — Рейстлин бережно принял бесценный дар и любовно погладил кожаный переплет. — Но где ты…
— Моя бери у дракона, пока сияй голубой свет, — объяснила Бупу. — Моя доволен, что твоя нравится. Теперь моя уходи. Моя ищи Верховный Блоп Пфадж Первый Великий… — И она привычно вскинула мешок на плечо, но потом, остановившись, оглянулась назад. — Твоя кашляй, — сказала она. — Твоя уверен, что не хочет лечебный ящерица?
— Нет, маленькая. Спасибо. — И Рейстлин поднялся. Бупу окинула его скорбным взглядом, а потом, замирая от сознания собственной дерзости, схватила его руку и быстро поцеловала. Отвернулась, опустила голову и громко, горестно всхлипнула.
Рейстлин шагнул вперед и опустил ладонь на ее голову. "О Величайший, — воззвал он мысленно. — Если мне действительно дарована хоть какая-то сила… сила, о которой и сам я не подозреваю… сделай так, чтобы маленькая Бупу прожила жизнь спокойно и счастливо…"
— Прощай, Бупу, — сказал он тихо.
Она в последний раз оглянулась — преданно, с обожанием. И помчалась прочь со всей быстротой, на какую только были способны ее короткие ножки.
— Что тут за шум? — спросил подошедший Флинт. Заметил Бупу, бегущую прочь, и кивнул: — Ага, так ты наконец отделался от замарашки?
Рейстлин ничего не ответил, только посмотрел на гнома с такой злобой, что тот счел за благо поспешно отойти в сторону.
Маг любовался волшебной книгой, не решаясь выпустить ее из рук. Его так и подмывало скорее раскрыть ее и обозреть доставшиеся ему сокровища… однако он знал — минуют долгие недели поисков и труда, прежде чем он сможет хотя бы прочесть новые заклинания, не говоря уж о том, чтобы ими пользоваться. Но его труд будет вознагражден сторицей: новые заклинания принесут с собой новую силу!.. Рейстлин прижал книгу к груди и счастливо, с молчаливым восторгом вздохнул. Потом убрал ее в сумку, положив рядом со своей собственной книгой заклятий. Остальные скоро проснутся;
пусть-ка поломают голову, гадая, где он ее раздобыл.Рейстлин поднялся, глядя на запад, — небо над его родиной светлело, разгораясь светом нового дня… Вдруг он замер. А потом, выронив сумку, подбежал к спящему полуэльфу и опустился подле него на колени.
— Танис! — прошипел он. — Проснись!
Танис проснулся, инстинктивно ища рукоять кинжала:
— Какой…
Рейстлин молча указал на запад.
Танис вгляделся, моргая спросонок. С горы, у вершины которой они ночевали, открывался величественный вид. Было видно, как леса, тянувшиеся вдаль, сменяло зеленое море Равнин. И там, за дальней границей Равнин…
— Нет! — задохнулся Танис и схватил мага за плечи. — Не может быть!..
Утреннее небо подпирали столбы дыма.
— Да, — прошептал Рейстлин. — Это горит Утеха.
Книга вторая
Ночь драконов
Отжав тряпку, Тика тупо уставилась на грязную воду, плескавшуюся в ведре. Потом бросила тряпку на стойку бара и нагнулась было к ведру — сходить на кухню, сменить воду, — но остановилась: что толку?.. Подобрала тряпку и стала заново протирать столы, время от времени, думая, что Отик не замечает, она промокала углом фартука глаза…
Но Отик замечал все. Его пухлые ладони легли Тике на плечи и заставили девушку повернуться. Она отчаянно всхлипнула и уткнулась в его плечо.
— Не могу… — выговорила она. — Никак не могу оттереть…
Отик, конечно, знал, что слезы ее были вызваны совершенно иными причинами. Он ласково потрепал Тику по спине.
— Знаю, знаю, девочка. Не плачь. Я понимаю.
— Все эта проклятая сажа! — рыдала Тика. — Отмоешь, а на другой день все снова черно! Жгут и жгут без конца…
— Лучше не думай об этом, Тика. — Отик гладил ее рыжие кудри. — Скажи спасибо, что хоть гостиницу не разнесли…
— Сказать спасибо? — Тика отстранилась, ее лицо живо зарделось. — Ну нет! Лучше бы она сгорела вместе со всей Утехой! Тогда бы нам хоть не приходилось их здесь принимать… Лучше бы она сгорела! Сгорела!.. — Девушка осела на пол, безудержно рыдая. Отик только вздыхал.
— Знаю, девочка. Что поделаешь, — повторил он.
Тика была одета в белую блузку с рукавами-фонариками. Она всегда ревниво следила за тем, чтобы эта блузка — ее любимая — была опрятна и белоснежно чиста. Но теперь, как и все в разоренной Утехе, она была засалена и сверху донизу в саже…
На город напали без предупреждения…
Вот уже несколько времени в Утеху стекались обездоленные беженцы-северяне, рассказывавшие всякие ужасы о крылатых чудовищах, которые сеяли повсюду разрушение и смерть. Но Хедерик, Высокий Теократ, без устали уверял горожан, что Утехе не грозила никакая беда. И люди верили ему — верили, потому что хотели поверить.
А потом наступила ночь, когда прилетели драконы.
В тот вечер в гостинице было полно народу: "Последний Приют" остался единственным местом, где можно было посидеть спокойно, не думая о штормовых тучах, стеной стоявших у северного края небес. Огонь ярко горел в очаге, эль был превосходен, жареная картошка со специями — восхитительна. Но даже и сюда проникало зловещее дыхание внешнего мира: все только и говорили, что о войне.