Сага о Копье: Омнибус. Том I

— Ты спишь, Флинт? — тихо спросил рыцарь.

— Да, — проворчал гном в ответ. — Уходите!

— Ведь настоящий Молот у тебя? — спросил колдун. — Он же был у тебя, когда ты входил в Храм Звезд.

Какое-то время Флинт лежал не шевелясь, а затем сел на постели. Лицо его побагровело.

— Да, к моему вечному стыду! — процедил он сквозь зубы.

Рот алого мага искривился.

— И ты оставил его в руках трупа! Старый расчувствовавшийся болван!

— Прекрати, Рейстлин! — прикрикнул на него Стурм. — Оставь Флинта в покое. Мы были не правы. Флинт поступил благородно и честно.

— Сколько тысяч заплатят своими жизнями за этот благородный жест? — Волшебник убрал руки в рукава своей мантии и метнул на соламнийца злобный взгляд. — Ни благородством, ни честью дракона не убить, Стурм Светлый Меч.

Рейстлин повернулся к выходу и, едва не столкнувшись с братом, рявкнул:

— Завари мне чай! Меня тошнит.

Карамон переводил взгляд со Стурма на Флинта, сидевшего сгорбившись на своей постели, а затем на брата, которого он еще не видел таким рассерженным.

— Ну конечно, Рейст, — грустно кивнул он и отправился исполнять поручение.

Стурм положил широкую ладонь на плечо гнома.

— Ты все сделал правильно, — сказал он. — Я тобой горжусь, а за себя мне стыдно.

Стурм мрачно покосился на Рейстлина и пошел в молитве исповедоваться в своих грехах.

Когда вернулись Тассельхоф и Танис, в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тихими словами молитвы, обращенной к Паладайну. Тас чувствовал себя уже настолько лучше, что решил отвести душу и, вытащив все содержимое своих мешочков, принялся перебирать сокровища, пока не заснул за этим занятием.

Флинт измучился, но сон упрямо не шел к нему. Он лежал в постели и, вглядываясь в темноту, начинал дремать, но тут же просыпался, в ужасе вспоминая, как аурак, хватая его за ногу, тащит в яму. В конце концов гном понял, что не может долее вынести этой пытки. Поднявшись, он выскользнул за дверь и уселся на крыльце.

Он вглядывался в ночь, там и сям мерцали огоньки, но их невозможно было сравнить с ярким светом звезд, которые он так любил. Огни Торбардина — личинки червей, заключенные в фонарях, пока они не подрастут и не смогут прогрызать ходы в камне.

Флинт услышал, как скрипнула дверь, и вскочил, боясь, вдруг это Стурм или Рейстлин пришли снова его мучить. Но, увидев Таниса, гном сел.

— Я держал в руках Молот, Танис. Настоящий Молот, — наконец сказал он. — Я подменил их, чтобы обмануть Армана.

— Я об этом догадывался, — кивнул Полуэльф, немного помолчав. — Но потом ты все сделал правильно.

— Не знаю. Если бы у Армана был в руках благословенный Молот, может, он и не погиб бы.

— Молот не спас бы его от яда аурака. А если бы не ты, Молот Караса оказался бы в руках Темной Королевы, — возразил Танис.

Флинт поразмыслил над его словами. Может, Танис и прав. Но от этого его поступок не становился лучше, но, может, со временем он все же сумеет себя простить.

— Реоркс сказал мне: гном, который найдет Молот, станет героем. Его имя будет прославлено в веках. — Флинт хмыкнул. — Думаю, это говорит о том, что и боги могут ошибаться.

— А вот в этом я не уверен, — усмехнулся внезапно Полуэльф.

Маргарет Уэйс, Трейси Хикмен Драконы зимней ночи

Пролог

Снаружи бушевали зимние бури, но жителям пещер, вырытых горными гномами под хребтами Харолисовых гор, до них не было дела.

Вот властитель-тан призвал собравшихся гномов и людей к тишине, и гномский бард выступил вперед, дабы воздать должное нашим героям…

ПЕСНЬ О ДЕВЯТИ ГЕРОЯХ

Север грозил нам бедою: сбылось давнее предсказание. У порога зимы плясали драконы. И вот наконец из темных лесов, С Равнин, из материнского лона Земли, Пришли они, отмеченные Небом. Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. На закате мира явились они, Чтобы не оборвался рассказ. Один пришел из сада камней, Из гномских пещер, где бродит мудрое эхо, Где сердце и разум согласно бьются В напряженных жилах руки. Надежно его плечо, несокрушим дух… Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. На закате мира явились они, Чтобы не оборвался рассказ. Другого породила страна вольных ветров, Летящих на четыре стороны, света, Край зеленых лугов, родина кендеров, Где малые зерна тянутся к небу — Зелень, золото и опять зелень. Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. На закате мира явились они, Чтобы не оборвался рассказ. Третья пришла с Равнин, из страны Долгих дорог и распахнутых горизонтов. С Жезлом в руке явилась она, Осененная милосердием и добром, Уязвленная всеми ранами мира. Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. На закате мира явились они, Чтобы, не оборвался рассказ. Четвертый, тоже с Равнин, пришел за тенью луны; Древний обычай предков указывал ему путь. Ток своей крови он посвятил луне, С мечом пробиваясь земными дорогами В свет. Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. На закате мира явились они, Чтобы не оборвался рассказ. Скажем и о прощании, о горькой разлуке; Темная тень воительницы, дрожит в сердце огня — Пространство между мирами, Колыбельная, услышанная в детстве И вновь зазвучавшая в час пробуждения И зрелости размышлений. Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. На закате мира явились они, Чтобы не оборвался рассказ. У Рыцаря в сердце мечом врезаны, слова чести, Начертанные столетиями полета Зимородка над миром, Судьбою Соламнии, разрушенной и восставшей из пепла, Когда позвал долг. Светло танцующий меч — отцово наследие… Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. Ни закате мира явились они, Чтобы не оборвался рассказ. Еще один — ясный сеет, брат темноты Бесхитростный меч подъят в могучей руке И рубит любые узлы, даже те, что вяжет жизнь сердца. Думы его — что озера в ветреный день: Он и сам не видит их глубины… Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. На закате мира явились они, Чтобы не оборвался рассказ. Вождя-полуэльфа терзает и реет на части Смешение альпийской и человеческой крови — Так река разделяет леса и даже миры. Вышедший биться, он страшится любви. И медлит, не в силах сделать свой выбор. Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. На закате мира явились они, Чтобы не оборвался рассказ. Восьмой дышит темным воздухом ночи, Молчаливые звезды которой суть письмена И числа, разящие хладом бренную плоть. Он мудр, но его благословение бескрыло И достается самым униженным, отданным ночи. Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. На закате мира явились они, Чтобы не оборвался рассказ. Скажем и о тех, что делят с ними дорогу: О простой девушке, чья простота сродни высшей награде, И о принцессе лесов, вечно юных и древних Зеленых управителей судеб. Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. На закате мира явились они, Чтобы не оборвался рассказ. Север грозит нам бедою, как и было предсказано. В морозную ночь чутко дремлют драконы. Но мы знаем: из темных лесов, С Равнин, из материнского лона Земли, Вышли они, чтобы вновь занялся рассвет Их было девять под тремя лунами, В мертвых сумерках осени. На закате мира явились они, Чтобы не оборвался рассказ.

Молот

— …Молот Хараса!

Торжественное эхо раскатилось по громадному Залу Аудиенций короля горных гномов. И сразу же разразилась сущая буря приветствий. Низкие, гулкие голоса гномов сплетались с чуть более высокими выкриками людей. Наконец растворились тяжелые двери в дальнем конце Зала и вошел Элистан, жрец Паладайна.

Чашеобразный Зал, громадный даже по гномским меркам, был набит до отказа. Возле стен устроились чуть ли не все восемьсот беглецов из Пакс Таркаса, гномы же вплотную друг к дружке расселись на каменных скамьях внизу.

Элистан появился в конце длинного центрального прохода. Он благоговейно держал на ладонях огромный боевой молот. При виде жреца Паладайна, облаченного в белоснежные одеяния, ликующий шум только усилился; звуки отражались от каменных стен и метались под высоким сводчатым куполом — казалось, дрожала сама земля.

Танис болезненно поморщился: от оглушительного гула у него заломило виски. Он задыхался, стиснутый толпой. Он никогда не любил подземелий, и, хотя купол Зала вздымался на непомерную высоту — огни множества факелов не могли его осветить, — толща земли осязаемо давила на полуэльфа, он чувствовал себя попавшим в ловушку.

— Скорее бы, что ли, все закончилось… — вполголоса сказал он стоявшему рядом Стурму.

Рыцарь, и без того склонный к меланхолии, казался еще угрюмей и задумчивей обыкновенного.

— Не одобряю я этого, Танис, — сказал он и сложил руки на блестящем стальном нагруднике своих древних лат.

— Знаю, — раздраженно ответил Танис. — Я уже слышал это от тебя, причем не единожды. Возражать поздно — остается терпеть!

Конец фразы потонул в новом взрыве восторженного рева: прежде, чем двинуться вперед по проходу, Элистан высоко поднял Молот, показывая его толпе. Танис прижал руку ко лбу… В просторной и обычно прохладной подземной пещере было жарко и душно из-за множества набившегося народа, и полуэльф понял, что ему вот-вот сделается дурно.

Элистан пошел вперед по проходу. Приветствуя его, с тронного возвышения посередине зала поднялся Хорнфел, тан Хайларских гномов. За его спиной виднелись семь резных каменных тронов, все пустые. Хорнфел стоял перед седьмым по счету и самым величественным. Этот трон был предназначен для королей Торбардина. Давным-давно опустевший, сегодня он наконец обретет владельца — как только Хорнфел примет Молот Хараса. Возвращение древней реликвии имело для хайларского тана особенный смысл: заполучив бесценный Молот, он сможет объединить и возглавить соперничающие гномские кланы…