Сага о Копье: Омнибус. Том I
Шрифт:
«Похоже, ты прав. Берем, — говорит она. — Ни следа не видать… Хотя погоди, братик! Что это?.. Там, впереди!»
Тут и я замечаю впереди какое-то трепещущее сияние, разноцветную радугу, пляшущую в воздухе, — ни дать ни взять все самоцветы Кринна сложили в корзинку и позабыли на залитой солнцем поляне.
У сестры округляются глаза:
«Врата Радуги!..»
«Ха-ха! Что за девчоночьи глупости!»
Я смеюсь, однако бегу следом за ней. Ее нелегко догнать: я, конечно, гораздо выше и сильнее ее, зато она проворна, как олененок.
И вот мы выбегаем на поляну. Если молния в самом деле поразила лес, должно быть, громовая
Ибо перед моими глазами — великолепное, прекрасное зрелище. Оно прекрасней всего, что я видел в своей жизни, всего, о чем мечтал. Передо мной — обломок колонны, сплошь усыпанный драгоценными камнями! Я ничего не смыслю в камнях, но вижу с первого взгляда, что им поистине нет цены. Меня охватывает дрожь. Я спешу вперед и, встав на колени перед обломком, принимаюсь очищать его от грязи и пыли.
Сестра опускается на колени подле меня.
«Смотри, Берем! Разве не чудо? В таком жутком месте — и такие прекрасные камни… — Она оглядывается кругом, и я чувствую, что ее тоже начинает трясти. — Как ты думаешь, что здесь было раньше? — продолжает она. — Я чувствую что-то такое торжественное… священное… но и злое… До Катаклизма здесь, наверное, был храм! Храм темных Богов. Берем!.. Что ты делаешь?»
Я вытаскиваю свой охотничий нож и начинаю помаленьку выколупывать один из камней, искрящийся зеленым сиянием. Он величиной с мой кулак, а блестит ярче, чем солнце в зелени листьев. Податливая известка легко крошится под ножом…
«Остановись, Берем! — пронзительно вскрикивает сестра. — Это… это же святотатство! Это место посвящено какому-то Богу! Не смей!..»
Камень под моей рукой холоден, как и полагается камню, но я чувствую исходящий из него зеленый огонь. Я не обращаю внимания на протесты сестры:
«Ты сама только что говорила, будто это Врата Радуги. Смотри, так оно и есть! Легенда гласит, будто тот, кто пробежит под радугой, найдет горшок золота. Вот и мы нашли клад. Чего ты боишься? Если здесь и вправду некогда жил какой-нибудь Бог, так он, поди, давным-давно сбежал. Тут нет ничего, кроме мусора! Если бы этот храм был нужен Богам, они, верно, позаботились бы о нем. Да и не обеднеют они, если я приберу камешек-другой…»
«Берем!..»
В ее голосе звучит страх. Девочка испугалась. Глупая девчонка. Право, она начинает меня раздражать. Я почти высвободил камень. Он уже шатается…
«Послушай, Джесла! — Меня трясет от возбуждения, я едва могу говорить. — Нам с тобой не на что жить — после такой-то зимы, про пожар я уж молчу! Ты только подумай, сколько денег принесет нам на гаргатской ярмарки один этот камень! Мы сможем уехать отсюда! Мы станем жить в городе… может, даже в Палантасе! Ты столько мечтала взглянуть на тамошние чудеса…»
«Нет! Берем, не смей! Это святотатство! Я запрещаю тебе!»
Ее голос строг и суров. Я еще не видел ее такой. На какой-то миг меня охватывает сомнение… Я отодвигаюсь прочь — прочь от сломанной колонны с ее радугой самоцветов. Я тоже начинаю чувствовать нечто темное и пугающее, некую тень, которая витает над этой поляной… Но камни слишком прекрасны. Они так
сверкают и переливаются на солнце. Нет, говорю я себе. Здесь больше не живет никакой Бог. Никакой Бог не охраняет эти руины. Никакой Бог не хватится самоцвета — одного-единственного самоцвета, — вделанного в обломок колонны, валяющийся на всеми забытой поляне…И я вновь нагибаюсь, чтобы поддеть камешек концом ножа и вытащить его. Как прекрасна его глубокая зелень! Как весеннее солнце, льющееся сквозь молодую листву…
«Берем! Остановись!..»
Она хватает меня за руку. Ее ногти впиваются в мое тело. Мне больно. Я свирепею… И, как это часто бывает со мной в мгновения ярости, глаза застилает багровая пелена, а в груди раздувается горячий, удушающий ком.
«Отвяжись!..» — слышу я свой собственный рев.
Я с силой отталкиваю ее…
Она начинает падать…
Время останавливается. Сестра падает целую вечность. Я… Но ведь я не хотел… Я пытаюсь подхватить ее — и не могу сдвинуться с места.
Она падает прямо на обломанную колонну.
Кровь. Кровь…
«Джес!..» — шепчу я, подхватывая ее на руки.
Она не отвечает мне. Кровь растекается по самоцветам, гася их огненный блеск. И точно так же меркнут ее глаза. В них больше нет света…
И в это время под моими ногами разверзается твердь. Из обугленной, вывернутой наизнанку земли восстают и устремляются к небу колонны! Накатывает чудовищная тьма, а грудь пронзает невероятная, сжигающая боль…
— Берем!
Капитан Маквеста Кар-Тхон стояла на передней палубе, сердито глядя на рулевого.
— Сколько раз повторять тебе. Берем? Подходит шторм, пора заводить расчалки. О чем ты мечтаешь, хотела бы я знать? Стоишь, смотришь в море… Собираешься памятником работать? Давай-ка, шевели задницей! Статуям я жалованье не плачу!
Берем вздрогнул, лицо его побелело. Он так жалко съежился, напуганный гневом Маквесты, что капитан «Перешона» почувствовала себя неловко. Все равно что срывать зло на беззащитном ребенке.
Он и есть ребенок, сказала она себе. Пусть ему пятьдесят, если не все шестьдесят лет, пусть он лучший рулевой из всех, с какими она когда-либо плавала, — по умственному развитию он дитя.
— Ладно, Берем, — вздохнула Маквеста. — Извини, что я так на тебя рявкнула. Это все шторм… Да не смотри ты на меня так! Тьфу ты, если бы он только мог говорить!.. Я бы дорого дала, чтобы узнать, что там варится у него в голове… если там, конечно, вообще что-нибудь варится. Ну все, проехали. Доделывай дело — и марш вниз. Все равно, пока шторм не утихнет, будем по койкам валяться…
Берем улыбнулся ей — простой, невинной детской улыбкой. Маквеста улыбнулась в ответ, покачала головой — и унеслась прочь, энергично готовя любимый корабль к ударам готового разразиться ненастья. Краем глаза она заметила Берема, спешившего вниз, и тут же забыла о нем, ибо явился первый помощник и доложил, что успешно разыскал большую часть команды, и, более того, лишь треть экипажа успела нализаться до бесчувствия…
Берем лежал в гамаке, растянутом в кубрике «Перешона». Гамак сильно раскачивался, отвечая движениям корабля. Плясавшего на волнах в гавани Устричного — так звался воровской городишко на побережье Кровавого Моря Истара. Закинув за голову руки — руки юноши, принадлежавшие пятидесятилетнему, — Берем неподвижно смотрел на светильник, болтавшийся под потолком…