Сага о Певзнерах

— Конечно, хотелось бы проверить, любит ли меня Лида?.. Только вот каким образом?

— Немедленно заболеть! Чувства точнее всего определяются болезнью и смертью. Умереть было бы лучше, но заболеть проще.

— Проще… Но как?

— Ты станешь больным, оставаясь здоровым!

— Но если она придет и…

— Главное, чтобы пришла! — перебил Игорь. — Если придет — хорошо. А если прибежит — то отлично. Еще имеет значение, через какое время она явится: через минуты или часы! Хотелось бы открыть ей дверь через секунды… Тогда, значит, ты любим на все сто процентов! Поверь мне, психологу.

«Уж поверьте мне, психоневрологу!» Эти слова я перенял у брата, слегка их переиначив.

— Но как заболеть?

— Заболеть — просто, — сказал Игорь, — выздороветь — труднее. Но это если на самом деле… А в данном случае? Сначала ты сымитируешь болезнь, а потом — излечение.

— Что я сделаю?

Как психолог, Игорь знал слова, до значения которых я еще не добрался.

— Сымитируешь, Серега… то есть изобразишь.

— Какую болезнь? Ведь Лида такая умная — и сразу…

— Любой женский ум есть всего-навсего женский ум. Он легко преодолевает путь от подозрительности к доверию.

Так мой брат Игорь разговаривал в седьмом классе. Моцарт в его возрасте давно уж сочинял музыку, а Игорь давно уж разбирался в женской психологии… если в ней вообще можно разобраться.

— Тебе виднее, — сказал я.

— Еще бы! — ответил он. — И не нервничай. Не психуй… Лучше быть психоневрологом, чем психом и неврастеником. Пусть она сходит с ума! Учти: выгоднее быть безумно любимым, чем безумно влюбленным.

От кого-то я уже слышал подобную фразу… Может быть, от Абрама Абрамовича?

Честное слово, именно в ту минуту мне пришла в голову мысль стать психоневрологом. «Пусть лучше я буду излечивать от сумасшедшей любви, чем сам буду лечиться от сумасшествия», — подумал я.

— Тебе Анекдот рассказывал анекдот о том, чем неврастеник отличается от шизофреника? — спросил Игорь, словно угадав овладевшее мною намерение.

— Нет… Не помню.

— Так слушай. «Шизофреник знает, что дважды два — это пять. И он абсолютно спокоен. А неврастеник знает, что дважды два — четыре… Но его это безумно волнует!» Она любит тебя. Как дважды два… Уж поверь мне, психологу. И не дергайся!

— А ты докажи.

— А ты заболей!

— Какой болезнью?!

— Естественно, редкой и непонятной. В которой не только она, но и сам Пирогов бы не разобрался. Ну, например… «Скачка температуры»!

— Есть такая болезнь?

— Нету. Но у тебя будет.

— И в чем она выражается?

— Какие симптомы? — Игорь так разговаривал. — Симптом только один: скачка температуры. Я сообщу ей по телефону, что у тебя сорок один градус. А когда она примчится, температура будет уже тридцать шесть и шесть.

— А она примчится?

— Не сомневаюсь, Серега. Не сомневаюсь!

— Почему?

— Смешной вопрос! Я же психолог.

Лида примчалась… Она любила меня. И так сильно любила, что больше всего ее взволновала «нормальная температура».

— Была сорок один?

— Ртуть упиралась в головку градусника, — ответил Игорь. — Если бы она могла расколоть стекло, то разбила бы!

— А теперь нормальная?

— Как видишь.

— То нормальная, то повышенная? Уж лучше бы все время была повышенная. Надо вызвать профессора… специалиста!

Она любила меня.

Любовь, я понял еще в детском саду, ужасна тем, что не отпускает человека ни на мгновение. Стихи, я думаю, иногда освобождают от себя поэта, наука не круглосуточно будоражит и терзает Мысли ученого, а любовь полностью завладевает тем, кто ей поддается. Она либо вовсе и порой внезапно покидает свою жертву, либо пребывает вместе с ней неотрывно, как дыхание или сердцебиение. Даже ночью, даже во сне.

Можно было считать, что я не расставался с Лидой Пономаревой ни на секунду, начиная со старшей группы детского сада. В младшей ее просто не было… А она? Расставалась ли со мной хоть на секунду?

— Этого ты не узнаешь никогда, — огорчил меня Игорь. — Скажет, что не расставалась. А с точностью этого не установит никто. Ни один психолог!

— Даже ты?

— Даже я.

Особой достопримечательностью нашей школы был ее «театр». Так получилось, что брат преподавательницы литературы — известный режиссер, лауреат всяких премий Иван Васильевич Афанасьев — руководил театральным училищем, приравненным к высшему учебному заведению. Он исповедовал теорию, согласно которой актерские дарования надо искать и обнаруживать если не в родильном доме, то, уж во всяком случае, среди школьников. Его сестра-учительница посоветовала обнаружить эти таланты в ее школе. И режиссер обнаружил! Поэтому по воскресеньям в наш зал устремлялись театралы со всего города. Зал — когда не только яблоку, но и сливе негде было упасть — вмещал человек двести. И попасть в него считалось престижным. «Вчера мы были у Афанасьева!», «Вы еще не были в афанасьевском театре? Ну как же так?». Характерно, что академический театр, который прежде возглавлял брат нашей литераторши, «афанасьевским» не называли.

Знаменитый режиссер относился к сестре-учительнице почти так же, как мы с Игорем к Даше. И он и мы любили своих сестер и защищали их: мы Дашу — от поклонников и завистниц, а он свою сестру — от жизненных невзгод и полного одиночества. Благодаря брату — народному артисту Ивану Васильевичу — незамужняя и бездетная, активно некрасивая женщина обрела новую жизнь: пусть не личную, но необычайную, праздничную. С помощью ее протекции можно было добиться «прослушивания» у Ивана Васильевича, достать билеты — хотя бы на приставные стулья. То, что на спектаклях требовались и приставные стулья, было нашей дополнительной гордостью.

Я говорю «нашей» не только потому, что учился в той школе, но и потому, что первым среди обнаруженных Иваном Васильевичем талантов была Даша. А вторым дарованием — опять вторым! — стала Лида Пономарева. Произошло это, когда мы учились уже в восьмом классе. Неприязнь Лиды к Даше с каждым годом все оттачивалась, превращаясь постепенно в ненависть. Даже в классном журнале Даша была впереди, так как хоть первые буквы наших фамилий совпадали, второй буквой у нас было «Е», а у Лиды, к ее неудовольствию, «О».

Даша играла Золушку, Снегурочку, Джульетту… А Лиде и другим дарованиям Иван Васильевич, как и все режиссеры, подробно и неоднократно объяснял, что нет «маленьких ролей», а есть «маленькие актеры». Лида, с одной стороны, не хотела считаться маленькой актрисой, боящейся неглавных ролей, а с другой — к маленьким ролям она тяготения не испытывала.

— Великие мастера часто исполняли и великие роли, — справедливо заметила она.

— Но не гнушались и «проходными», превращая их в незабываемые, — пояснил Иван Васильевич.