Сага о сотнике. Перстни легатов.

– Кого ты помнишь еще?

– Со времен Атлантиды? – усмехнулся голос в темноте.

Нет, это не дикарь, но выговор абсолютно невозможный.

– Спи, наговоримся, жизнь впереди долгая, - и брякнул металлом о стену.

Сколько себя помню, меня все время хотели убить, и первый раз я так спокойно спал на обеденной кушетке в чужом доме-ловушке рядом с неизвестным, которого знал всего час.

Разбудили меня лучи солнца. Многие в городе уже думали закрыть половину храмов. Новые уже строили только за городом. Рядом с Пантеоном было не пройти через толпы верующих, создавалось впечатление, что в Риме уже никто не работает. Я повел Гнея на набережную Тибра, пусть дольше и дальше идти, зато никто локтями не пихается и помои на голову не льет. На мраморной базилике рабы уборщики замывали надпись. Опять что-то ругательное начертали, как они исхитряются в темноте писать? Посмотрим.

Жена пятого легиона. Да, немало солдат в той постели ночевало, любит плотские утехи почтенная Домна, но приписывать ей знакомство со всем легионом, это перебор. Легкость нравов в империи царит необыкновенная, все живут так, будто завтра наступит страшный суд, про который любят твердить бродячие проповедники уже мертвого бога или его сына. Речи их скучны, слова нелепы. Он накормил тысячу человек малым числом хлеба. Как он потом от них убежал, интересно? Они наверняка за ним увязались в надежде на следующую кормежку. Вон на перекрестке стоит один из последователей религии рабов. Все мимо проходят, а он кроет римлян почем зря на арамейском, изредка вставляя греческие слова. Дерьмо собаки, например.

– Эй, пророк, пошли в таверну, мы угощаем, - хлопнул его по плечу Гней. – Расскажешь нам о дальних странах, о горах достающих до неба, о сверкающей на солнце ледяной шапке Килиманджаро. Потом мы выпьем за бессмертную душу Понтия Пилата, всадника Золотое Копье, простого римского наместника, превращенного вами в посланца дьявола. Как тебя зовут, старец?

– Ты можешь звать меня Камень или Петр, как тебе удобней.

– Тогда я буду звать тебя епископ. За Рим, вечный город!

И мы выпили за камни мостовой, и за стены домов, и за термы старые и новые, за лупанарии на Авентине, и за все холмы Рима. Боги стали раскачивать землю, вокруг нас толпились стройными шеренгами преторианцы, а я был счастлив и кричал:

– Домой пойду только с друзьями. Мы берем их с собой!

Центурион Плавт пренебрежительно на них смотрит, один в тунике драной, другой вообще в наряде странном.

– Переоденем! – сказал я ему.

Гней посмотрел на его татуировку, мы всего месяц как с островов вернулись, и начал ритм пальцами по столу выбивать.

– Легат, я получил приказ вести когорту в Рим, по морю к порту Итию, а там путем сухим; отряд мой отправленья ждет, взойдя на корабли. Но пусть мой меч другой возьмет. Остаться мне вели. Я прослужил здесь много лет, все время воевал, я видел и скалистый Вект и Адрианов вал. Мне все места знакомы тут, но лишь узнав о том, что в Рим домой нас всех зовут, я понял: здесь мой дом.

Засопел мой центурион. Вспомнил кельтскую жрицу, Боадицею. Нет, Гней не варвар. Идем по улицам, песню тридцатого легиона в полный голос исполняем.

– Митра, владыка рассвета, мы видим твое торжество! Рим – превыше народов, а ты – превыше всего! Кончена перекличка, мы на страже, затянут ремень. Митра, ты тоже солдат – дай нам сил на грядущий день.

За нами стройными рядами полкогорты ветеранов шаг чеканит. Подпевают. Я не сын бога, их не брошу. Придется мне их кормить обедом. Ох, и скандал будет, мама дорогая!

– Здесь жемчуг в цене? – задал мне дурацкий вопрос Гней.

А где он даром дается? Скажи мне, я туда пойду. Посмотрел я на него, он на меня, достал из складок своей одежды нить крупных жемчужин и мне дает.

– На расходы, - говорит.

Тут и старина Плавт рот раскрыл от удивления. Это жалование легиона за полгода.

– Никогда в жизни не видел такого ровного и крупного жемчуга, - говорит кто-то из ветеранов. – Это подарок богов смертным.

– Тяжкий труд и упорство, - отвечает ему Гней. – На далеком острове Цейлоне рядом с Индийским полуостровом живут люди моря. Девушки ныряют на дно бухт и собирают дикие раковины. Старые женщины, опытные и умелые, ждут, когда раковина раскроется, и вкладывают в нужное место маленькую песчинку. Устрица начинает покрывать ее перламутром. Так растет жемчуг в раковине. И внучка той ныряльщицы, что принесла ту дикую морскую устрицу, через полвека достанет из нее прекрасную жемчужину.

– А что там делают мужчины? – возник вопрос.

– Новых ныряльщиц! – обрадовал всех солдатской шуткой рассказчик.

Мы дошли до виллы Агриппы Великолепного, и я решил остаться со спутниками здесь. Плавт не возражал. С его мнением мне приходилось считаться, он мог и отцу нажаловаться. Да и по шее двинуть тоже, а рука у него тяжелая. Мы заняли весь двор, слуги и рабы выносили на воздух столы и обеденные ложа.

– Пусть вытащат в угол жаровню, - сказал Гней. – Барбекю устроим. Как Лукулл. Принесите соль, специи, оливковое масло и мясо ягненка. Если хочешь хорошо поесть, готовь сам. Хочешь быть стройным, найми повара галла.

Пока преторианцы думали над ответной шуткой, Гней сбросил свою одежду, оставшись в одной набедренной повязке, сделанной из лоскутка шелковой ткани. Рваный шрам на предплечье, явно от меча, и старые ожоги на боку вызвали явный интерес.

– Откуда? – спросил децим преторианцев.

– Греческий огонь, неаккуратно снаряжали амфору, хорошо, что маленькую.

И достал из потертых ножен короткий меч. Солнечный зайчик весело сверкнул на полированном зеркале стального лезвия. Все замолчали. Сталь! Мечта каждого воина Рима. Она стоила как серебро, по весу. То-то он ночью противника одним ударом зарезал. Железо не бронза, не тупится. Он не дезертир.

– Как тебе город, нравится? – спросил центурион Плавт.

– Не знаю, вчера вечером затемно пришли, еще его и не видел, - ответил Гней. – Перекусим, с жильем определюсь, вздремнем в жару, потом можно погулять, осмотреться. Хочется мир увидеть, раньше все некогда было, дела, дела. А сейчас можно пожить для себя. Не решил только, куда потом пойти, на Восток или на Запад. Или на Север, на побережье Канн. С тех пор как в тех местах Ганнибал разбил римские войска, там безлюдно. Построю себе форт и заживу спокойно и счастливо.

За беседой он мясо ровными ломтями настрогал и в масло сбросил. Вином сбрызнул и на решетку бросил. И куски хлеба туда же. Через пять минут запах распространился, все собаки прибежали. Первый кусок Плавту достался, как самому старшему, второй Петру, ну а третий мне. Тут я отвлекся от всего на свете. Хоть и перекусывали недавно в трактире, а все равно ел так, что за ушами трещало.

– Издалека пришел? – спросил старый солдат.

– С севера, из Нарбона. Но это просто последний переход. А добрался сюда с Борисфена, издалека я родом. С юных лет из дома в армию ушел, контракт кончился, денег поднакопил, и решил по свету пройтись, людей посмотреть, себя показать. Брат мой названный чудо-девушку нашел, что мне им мешать, может и меня где ждет красавица.

Народ стал уточнять, в каком борделе красавиц больше.

– Нет, завтра с утра пойдем на рынок, там посмотрим, - проворчал Плавт, рвя зубами очередной кусок. – Только счастье найти удается одному из ста.

– Нормальные шансы, - ухмыльнулся в ответ новый знакомый, - при таких есть уверенность в победе.

– Я буду молиться за вас, - заверил всех Петр.

– Давай, лишним не будет, - легко согласился Гней. – Ты бы сходил в Пантеон, попросил бы уголок маленький для своего бога. Дадут – хорошо. На сходке ваших проповедников твои заслуги увидят, старшим проповедником в городе станешь. А откажут, жалобу на жрецов подай в сенат. Будешь не просто на улицах ругаться, а за правду стоять. Люди правду любят, особенно, если она им ничего не стоит.