Сахарные барашки

— Деточка, да ты уже спишь… Ступай домой, ступай, я сейчас вернусь.

Но я боюсь даже двинуться с места. Мать поворачивается к западу, на ее лице вспыхивает последний луч заката. Охотник идет прямо на нас. Я начинаю дрожать. И когда мать, подоив, распутывает корову, я бегу рядом с ней, вцепившись в ее юбку и спрятав голову в ее подол. Я не хочу смотреть на этот страшный и грустный вечер.

Прошел год. Мы с Симукасом подросли и зимой стали ходить в школу, которую открыли в нашей деревне. Следующей осенью мы думали закончить первое отделение и поговаривали о книгах, которые нам придется прочесть. Раньше мы горевали, что солнце спускается в колодец кубренского имения, но по дороге в школу убедились, что за имением опять тянутся луга и леса и что мир стал больше, чем был в прошлом году.

Давно уже нас манила к себе ветряная мельница, которая вертела крыльями за долиной, на западе. Мы никогда не были и в городе, о котором так много мечтали. Симукас был уверен, что в городе можно купить все, что только захочешь, чего только душа пожелает. В городе, как казалось Симукасу, от одного дома к другому протянуты веревки, а на них болтаются калачи, бублики и косы. Торговцы сидят на крышах, а внизу ходят покупатели и торгуются.

Мне город казался немного иным. Я его представлял себе обольстительно пахучим. Когда мать или отец возвращались из города и разворачивали покупки, в комнате так вкусно пахло, что я не раз брал коробочки из-под перца, сахара, дрожжей или квасцов и прятал под кровать. Потом я жадно принюхивался к ним, закрывая глаза, и представлял себе город.

Дядя Каспарас, который бывал в Вильнюсе, рассказывал, что видел в городе стеклянные дома. Эти стеклянные дома часто мерещились мне. Я даже несколько раз видел их во сне.

Но вот мы с Симукасом настолько выросли, что уже не боялись заблудиться в кустах, не боялись отходить от дома до такого места, откуда виднеются только крыши наших изб, и решили самостоятельно совершить путешествие.

Однажды, никому ничего не сказав, только попросив дядю Каспараса попасти вместо нас скотину, мы, босые и без шапок, двинулись в сторону города.

К полудню небо прояснилось. В воздухе летает белая нежная паутина, в которой кружатся крохотные паучки. Вскоре метлицу, репейник и можжевельник опутывает тонкая, колышущаяся от легкого ветерка сетка. Кажется, в этот день пауки справляют свою свадьбу. На наших босых ногах появляется шелковая обувь, а маленькие паучки снуют от стебелька к стебельку, от травинки к травинке, протягивая свои нити. Они так бойко работают, что все вокруг покрывается серебряной тканью, нити ее путаются у нас в волосах, на ресницах и обвиваются вокруг шеи.

Но это нас не интересует! В кармане Симукаса, в маленькой коробочке из-под мази, звенят три монетки. Эти деньги ведут нас в неизвестный город. Чего только не мечтаем мы на них купить! Нам кажется, что за такие деньги можно приобрести по гармошке, по велосипеду, даже по самолету. В городе должно быть все. Но прежде всего мы решаем купить сахарных барашков.

— Если бы ты был королем, что бы ты сделал? — спрашивает Симукас.

— Я… я купил бы велосипед и сто голубей, и мне не надо было бы пасти коров, пусть бы им осталось все молоко…

— И я бы купил велосипед.

Немного постояв в раздумье на перекрестке, мы пускаемся дальше по накатанной дороге. Оглянувшись, мы видим вдали поля нашей деревни. Далеко-далеко стоят наши избы. Я даже различаю на холмике своих коров, а Симукас, взобравшись на пригорок и вглядевшись, замечает свою Предводительницу, которая как будто плывет по пастбищу. Она крохотная-крохотная, как паук, и рога у нее блестят на солнце. Чтобы лучше видеть, мы прикрываем глаза ладонями.

Теперь что ни шаг — перед нами открываются невиданные картины. Там, вдали, краснеет большой дом усадьбы, потом мы видим огромный пруд, на нем много гусей. По дороге мы встречаем незнакомых людей. Одним мы кланяемся еще издали, от других прячемся в траву.

Из одной избы, стоящей у дороги, выбегает небольшая черная собачка и, как бешеная, кидается на нас. На минуту мы замираем от страха — может быть, нам вернуться обратно? — но из избы выбегает баба и успокаивает:

— Не бойтесь, дети. Она не кусается. Идите себе, идите!

И правда, собачка, немного полаяв, виляет хвостом и так к нам ластится, что даже дает себя погладить.

— Сабалюк, Сабалюк, идем в город! — говорит ей Симукас, и собака следует за нами.

Должно быть, ее и на самом деле зовут Сабалюк, потому что она довольно долго бежит за нами. Потом, повалявшись в дорожной пыли, отстает.

— Во, гляди! Мельница! — кричим мы оба в один голос, увидев выступившие из-за кустов крылья мельницы и кровлю, похожую на шапку.

К мельнице мы бежим стремглав. Земля вокруг нее истоптана копытами лошадей, изъезжена колесами телег, а трава вся белая от мучной пыли.

Мы собираемся уже подняться по лестнице, посмотреть, как устроены жернова и шестерня, но на дороге показывается человек, который шагает прямо к мельнице.

— Немец! — кричит Симукас, и мы стремительно бежим прочь.

Мы знаем, что здесь где-то живет немец-мельник.

Как только мы добираемся до дороги, человек тоже сворачивает за нами, а когда мы, испугавшись, пытаемся вернуться к мельнице, человек, словно нарочно, тоже направляется к ней.

Теперь нам понятно: это действительно тот самый немец, и он решил нас поймать. Только в чем же наша вина перед ним? Однако решать этот вопрос нет времени, мы бросаемся в рожь. Приложив ухо к земле, слушаем.

— Прошел уже?

— Громко не разговаривай! — толкает меня локтем Симукас.

Так, почти не дыша, высидев с добрый час, мы наконец на четвереньках выползаем на дорогу. Поднимаем головы, и — о ужас! Человек стоит в нескольких шагах от нас и ждет. На нем длинный черный пиджак и мешок за плечами.

Мы оба теряемся, не знаем, что делать.

— Ну, Антунук, отец дома? Теленка все еще не продали? — спрашивает человек, оборачиваясь к Симукасу.

Нас очень удивляет то, что он одного из нас называет Антанукасом. Но, как видно, это совсем не мельник, и Симукас отвечает:

— Мы не топтали рожь… Мой отец Андрионас, и он не из этой деревни.

— А у нас есть теленок на продажу, — осмелев, говорю я. — Идите прямо-прямо по дороге, и вы найдете маму…

Больше он ни о чем нас не спрашивает, только, вынув маленькую коробочку, нюхает табак и, отходя от нас, чихает так громко, что даже мешок соскальзывает у него с плеч.

— Это купец, — решает Симукас. — Раз чихает от табака, значит, купец.

— А для чего ему нюхать табак? — спрашиваем мы друг друга и смотрим на удаляющегося незнакомца.