Саид 3. В огне
Шрифт:
– Свободную шконку бери. Эта уже занята, - отрезал Верховой, но мужика такой ответ явно не устроил. Залётный беспредельщиком оказался. Видал Молох таких, и не раз. Любят они попонтоваться, драку устроить. Любят учинять беспорядок и кровь пускать. Иногда таких к ним запускают специально. Чтобы не расслаблялись. Пока сидельцы друг друга мочат, менты отдыхают. Не на руку им, чтобы зеки сплачивались и дружили.
– А этот у вас, что, немой? – никак не унимался надоедливый гость и Елисей вздохнул. Всё-таки не обойдётся без крови.
– А может отвалишь всё-таки? – ответил ему уже сам. – Поверь, тебе эта шконка не нужна.
–
Рука зека потянулась к подушке Молоха, вытащила оттуда её снимок.
– Это ты зря, - покачал головой Кривой и от греха отсел подальше. – Ой, зря…
Молох поднялся. Просто встал. Но мужики в камере напряглись, повторили манёвр Кривого, отдаляясь от будущего поля брани.
– Елисей.
– Чё? – оскалился зек.
– Елисей. Меня зовут Елисей Молохов, - и одним чётким ударом ребра ладони, вогнал кадык зека ему же в глотку.
– Поединок окончен, - мрачно констатировал Кривой, глядя на тело, корчащееся у ног Молоха, в луже собственной крови.
– Блядь… Вот блядство, - выругался Верховой, хотя обычно запрещал орать матом в камере. – Ну, Молох! Ну ёлки-палки! Ну нахера, а?!
Елисей не ответил. Все и так знали. Трогать ЕЁ фотографию - нельзя. Это приговор.
Не потому, что Молох хранил её под подушкой, как хранят, к примеру, снимки матери, жены, дочери. Нет. Только он может на неё смотреть. Смотреть и ждать того момента, когда вырвет змее её проклятое жало, которым она его отравила. Которым свела его с ума и предала.
Выдернул из руки зека снимок, стёр с него капли крови и положил обратно под подушку.
– Вот чумной, а, - покачал головой Кривой.
– Ну бля, опять шмон начнётся. Мне только с воли кореша мобилу подкинули, - застонал кто-то из зеков, но к Молоху, разумеется, вопросов ни у кого больше не осталось.
Разошлись по своим углам, делая вид, что ничего не произошло. А когда в камеру войдут надзиратели, все уставятся на них равнодушными взглядами и на вопрос, кто убил зека – скажут, что сам упал. Споткнулся. Бывает.
Никто не сдаст Молоха. Будут молчать даже стукачи. Потому что все знают – ему скоро на свободу. Ему скоро сводить счеты. Он не задержится здесь ни на день, ни на минуту.
Он достанет её, хоть откуда. И выдерет суке её поганое, прогнившее сердце. Уничтожит всё, что она получила от его врагов за своё предательство. За то что выдрала из него душу своими тонкими, длинными пальцами и сожрала её у него на глазах.
Он запомнил суд, приговор которого прозвучал десять лет назад. Запомнил всё: каждое её слово, каждый торжествующий взгляд, брошенный на него. Запомнил, как из зала, нежно приобнимая за талию, её уводил тот смазливый хлыщ. Как склонился к её шее и поцеловал. Так, чтобы Елисей всё видел. Молох помнил всё.
Он бы удавил её ещё тогда, в зале суда. Если бы его не заперли в клетке, где самое место зверью. Но теперь зверь выходит на свободу. И как же близка расплата…
ГЛАВА 4
2010 год:
– Ну ты даёшь, Резак. Какого хера ты её пырнул?
– Она сама налетела, - вяло огрызнулся Резак. Надо же, как ему идёт погоняло. Видать, я не первая на его финку налетела.
Открыла глаза, но разглядеть рожи ублюдков не смогла. Заволокло глаза какой-то пеленой. Это, наверное, из-за потери крови. Я чувствовала, как она выливается из раны, обжигая бок. Горячая, липкая, пахнущая железом и чем-то сладковатым.
– Ну, и чего теперь с ней делать? – спросил кто-то.
– Да чего-чего, загрузим сейчас Мартыну в тачку, пусть вывозит. В посадку нахер. Ей уже пиздец. Вот-вот скопытится, - ответил ему второй.
– Даааа, жалко, - заговорил третий почти человеческим голосом. В том смысле, что проскользнуло в нём сочувствие. – Попользовать-то так и не успели, - а, нет. Всё нормально. Показалось просто, что среди этой кодлы затесался один нормальный человек.
Блядь, как же меня так угодило?
Отключилась где-то посреди дороги. Меня закинули в багажник, чтобы не испачкала кровью сидение тачки, а я не была против. Я вообще уже с трудом соображала, что происходит и слышала только собственные стоны. По мере того, как рана вспыхивала от боли, мои стоны становились всё чаще, но тише. В итоге я просто вырубилась, а когда открыла глаза меня уже вытаскивали из багажника.
На улице было темно, и я не смогла разглядеть морды того урода, который собирался выбросить меня, как какой-то мусор. Зато видела звёзды и большой, круглый диск луны.
Почему-то подумалось, что они могут меня прикопать. И я зашевелилась, пытаясь выбраться из рук волочившего меня мужика. Тот матюгнулся, перехватил меня за руки крепче и потащил дальше. Второй шёл за ним, раздавая указания, а я… Я просто безвольно волочилась по земле и тихо всхлипывала от боли. Лучше бы я с Мартышкой сегодня осталась. Лучше бы голодной сидела. А теперь что? Меня же никто не найдёт. Да даже искать никто не станет. Пропала Сонька.
Закапывать не стали. Бросили в каких-то кустах, сами же ушли. А я, изо всех пытаясь не отрубиться, поползла назад, на звуки их голосов. Только не здесь… Только не так… Я ещё маму не нашла. Я ещё не разбогатела. Я ещё ничего не успела.
Стараясь экономить силы, не плакала и не издавала ни звука. Если меня услышат бандюки, могут вернуться. И тогда я точно не выползу из этих зарослей. А когда кусты закончились и я, собравшись с духом, встала на ноги, передо мной вдруг всё ожило и зашевелилось. Загорелись огни вокруг и резко, будто волной, накрыло шумом города.
Я не в посадке! Я в городе! Где-то на окраине, но всё же в городе. А прямо передо мной какой-то бомж в мусорном баке копается.
– Чё? – прокаркал он осипшим, пропитым голосом, а я, словно неразумная, улыбнулась.
– А где я? – спросила дедка, но тот, схватив свой скарб в мусорном, дырявом мешке, быстро пошёл в обратную сторону. То есть, я из кустов, а он туда.
Прижав руку к раненному боку, заскулила и снова померкло в глазах, но я упрямо схватилась за край мусорного бака и сделала шаг вперёд. Не сдамся. Не упаду, пока дышу. Не позволю каким-то тварям лишить меня всего, о чём мечтаю с детства. Я всего добьюсь. Я выкарабкаюсь.