Сакура и дуб (сборник)
Шрифт:
При всей скромности, присущей англичанам, при всей неприязни, с которой они относятся к любым проявлениям хвастовства, в телевизионном интервью, которое ведущий комментатор берет у премьер-министра, как нечто само собой разумеющееся, как аксиома звучит вскользь брошенная фраза: «Британия, без сомнения, самая цивилизованная страна в мире».
Даже самокритичность англичан является как бы оборотной стороной их самоуверенности. Во-первых, склонность бичевать или высмеивать самих себя вовсе не означает, что они охотно предоставляют это право кому-то со стороны. А во-вторых, чем больше знаешь этих островитян, тем чаще убеждаешься, что, даже когда они на словах поносят что-то английское, в душе они по-прежнему убеждены в его преимуществе над иностранным. В основе их суждений о вещах и явлениях лежит универсальный критерий: это по-английски, а это не по-английски. К критическим замечаниям иностранцев англичане относятся с поразительной терпимостью. Они готовы признать, что их кухня примитивна, что их художественный
Обитатель Британских островов исторически тяготел к двум стереотипным представлениям о заморских народах. В иностранцах он привык видеть либо соперников, то есть противников, которых надо было победить или перехитрить; либо дикарей, которых надлежало усмирить и приобщить к цивилизации, то есть сделать подданными Британской короны. В обоих случаях британцы проявляли одинаковое нежелание знакомиться с языком и образом жизни иностранцев, с которыми они вступали в контакт.
Разумеется, для создания крупнейшей колониальной империи требовались не только завоеватели, но и исследователи. Править четвертью человечества было немыслимо без знания местных условий. Имперское владычество опиралось на самоотверженность энтузиастов-первопроходцев, которые по 20–30 лет могли жить где-нибудь среди тамилов или зулусов, досконально изучали их язык, нравы, обычаи, а заодно и слабости их правителей, видя в этом подвиг во славу Британской короны.
Однако плоды этого подвижнического труда редко становились достоянием общественности, расширяли кругозор жителей метрополии. Подобно данным агентурной разведки, они лишь принимались к сведению где-то в штабах, определявших стратегию и тактику в отношении колоний. В отличие, скажем, от французов, которые в Индокитае или Алжире значительно легче смешивались с местным населением, англичане жили в заморских владениях замкнутыми общинами, ни на шаг не отступая от традиционного уклада жизни.
Путешествуя по Индии, я поначалу недоумевал: почему в каждой гостинице меня будят чуть свет и прямо в постель, под марлевый полог москитника, подают чай с молоком? Лишь потом, в Лондоне, я оценил достоинства этого английского обычая – пить так называемый «ранний утренний чай», едва проснувшись, по крайней мере за час до завтрака. Традиция сия доныне жива не только в бывших британских колониях, но и на излюбленных европейских курортах англичан – от Остенде в Бельгии до Коста-дель-Соль в Испании. Англичанин действительно заядлый путешественник. Но чтобы чувствовать себя за рубежом как дома, ему, образно говоря, нужно возить свой дом с собой, отгораживаясь от местной действительности непроницаемой ширмой привычного уклада жизни. Стойкое нежелание изучать иностранные языки, например, не без основания слывет национальной чертой жителей Туманного Альбиона. Джентльмен в лондонском клубе может с искренним негодованием рассказывать своим собеседникам:
– Восьмой год подряд езжу отдыхать в Португалию; каждый раз покупаю сигары в одном и том же киоске в Лиссабоне, и, представьте, этот торговец до сих пор не удосужился выучить ни слова по-английски…
На все, что происходит за пределами Британских островов, лондонец смотрит, словно сквозь перевернутый бинокль. Англию издавна было принято считать лучшим приютом для изгнанников. Как же совместить прославленную терпимость к иностранцам с укоренившейся привычкой глядеть на них свысока? Англичане действительно терпимы к чужеземцам, оказавшимся в их стране (если только чужеземцы эти знают свое место и не лезут в английские дела). Никто здесь не вздумает вмешиваться в частную жизнь приезжих (как, впрочем, и своих соотечественников). Но сколько бы ни жил этот иноплеменник среди англичан, он не перестает чувствовать, что его по-прежнему не принимают за своего и с безупречной корректностью держат как бы на расстоянии вытянутой руки. Его инстинктивно сторонятся как неведомого существа, нрав которого невозможно предугадать.
В отличие от большинства стран Европы и тем более Азии, само слово «иностранец» не обозначает в Англии состоятельного путешественника. В иностранце здесь прежде всего привыкли видеть человека, которого толкнула на чужбину нужда, которому платят, когда нуждаются в его услугах. Немецкие и голландские художники, начиная с Гольбейна и Ван Дейка, пересекали Ла-Манш, чтобы писать портреты английских аристократов. Итальянские композиторы сочиняли для них музыку. Считалось само собой разумеющимся, что англичанин едет за границу, чтобы тратить деньги, иностранец же приезжает в Англию, чтобы заработать их. Если в других развитых странах Западной Европы рабочие-иммигранты, выполняющие самый непривлекательный и низкооплачиваемый труд, стали распространенным явлением лишь после Второй мировой войны, англичанину издавна было привычно считать себя хозяином, а иностранца – слугой. Новое здесь состоит лишь в попытках искусственно раздуть неприязнь к цветным иммигрантам, изобразить их виновниками нехватки рабочих мест, жилищ, школ и больниц. В черносотенном жаргоне Российской империи когда-то бытовало слово «инородец».
В нем органически было заложено неприязненное отношение к обитателям национальных окраин. Нечто сходное с подтекстом этого слова англичанин бессознательно вкладывает в понятие «иностранец».Англичанам свойственно считать свой образ жизни неким эталоном, любое отклонение от которого означает сдвиг от цивилизации к варварству. Представление о том, что «туземцы начинаются с Кале», отражает склонность подходить ко всему лишь со своей меркой, мерить все лишь на собственный, английский аршин, игнорируя даже возможность существования каких-то других стандартов. Натура островитянина не в силах преодолеть недоверие, настороженность, сталкиваясь с совершенно иным образом жизни, с людьми, которые, на его взгляд, ведут себя не по-человечески. В основе этого предубежденного отношения к иностранцам лежит подспудный страх перед чем-то внешне хорошо знакомым, но, в сущности, неведомым. Еще с прошлого века известен случай с английскими туристами на Рейне, которые оскорбились, когда кто-то из местных жителей назвал их иностранцами.
– Какие же мы иностранцы? – искренне возмущались они. – Мы англичане. Это не мы, а вы иностранцы.
Можно, разумеется, считать это старым анекдотом. Но и теперь, в сезон летних отпусков, из уст лондонцев нередко слышишь:
– Если вздумаете на континенте сесть за руль, не забывайте, что иностранцы ездят по неправильной стороне дороги.
По другую сторону морского пролива живут иные, чуждые народы, попросту говоря – варвары. Даже если они не враги – это люди непохожие, люди, которых никогда нельзя по-настоящему узнать, о чьих мыслях и чувствах никогда нельзя с уверенностью судить. Чужеземец не похож на своих и потому опасен, как малоизвестное животное, чью реакцию нельзя предсказать.
Англия и англичане стали главенствовать в мире с наполеоновских войн. Трудно ожидать, чтобы, будучи столько времени доминирующими, англичане не стали высокомерными. Это в лучшем случае проявляется в форме непринужденной уверенности и невозмутимости, а в худшем случае – в форме провинциальной надменности, не знающей себе равных… Их непоколебимое могущество позволяет им обретать союзников, но у них нет друзей. Для британского льва наступят печальные дни, когда он потеряет свои зубы и когти.
Как быть иностранцем? Иностранцем вообще не следует быть. Это постыдно, это дурной вкус. Нет смысла притворяться, что дело обстоит иначе. И выхода из этого тоже нет. Преступник может исправиться и стать порядочным членом общества. Иностранец не может исправиться. Он всегда останется иностранцем. Он может стать британцем, но он никогда не может стать англичанином.
Так что лучше смириться с этой печальной действительностью. Есть некие благородные англичане, которые могут простить вас. Есть щедрые души, которые могут понять, что это не ваша вина, а ваша беда.
Не забывайте, что англичане считают иностранцев ужасно забавными. Им кажется комичным, что люди говорят на иностранных языках и пожимают друг другу руки. В зоопарке мне часто приходила мысль, что обезьянам или львам люди должны казаться такими же забавными, какими звери представляются нам. Ведь, с их точки зрения, мы тоже находимся за решеткой. Мы странно ведем себя. Зато они обладают преимуществом оставаться дома и ничего не платить за удовольствие видеть нас. Так что не обманывайте себя в британском зоопарке, именуемом Англией. Вы приехали наблюдать и изучать странные живые существа – но прежде всего вами забавляется при этом сам британский лев.
Старый школьный галстук
«Битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных площадках Итона…»
Англичане любят повторять эту фразу, сказанную когда-то герцогом Веллингтонским. Наиболее чтимый своими соотечественниками полководец подчеркнул в ней роль закрытых частных школ в формировании элиты общества. Назначение такой школы – воспитать джентльмена; назначение джентльмена – возглавить и повести за собой людей в час трудных испытаний. Так принято трактовать крылатую фразу «железного герцога».
Итон относится к числу наиболее привилегированных публичных школ. Уже само это название сбивает с толку своей парадоксальностью. Если «публичный дом» означает в Англии просто-напросто пивную, то «публичная школа» – это не что иное, как частная школа. Публичные школы существовали в Англии со Средних веков. Они давали классическое образование, необходимое для публичной карьеры, каковой в ту пору считалась деятельность служителя церкви или государственного чиновника. Ныне в подобных учебных заведениях насчитывается менее пяти процентов общего числа школьников. И все же влияние публичных школ не только на систему образования, но и на общественно-политическую жизнь страны и даже на национальный характер чрезвычайно велико.