Саквояж со светлым будущим

— Посмотрим на твое поведение.

Зачем-то Родионов опять сел на диван и потер шею, как после долгой работы. И снова закурил.

— Значит, так, — произнес писатель Воздвиженский, покурив некоторое время. — Неизвестно, кто звонил нам с угрозами. Это мог быть кто-то из приятелей твоей сестры, а мог и не быть, потому что непонятно, зачем ему или этой твоей… как бишь ее?… Салли?

— Элла.

— …зачем твоей Элле нужно, чтобы мы не ездили в Киев.

— Чтобы вы не ездили в Киев.

— Хорошо, я. И непонятно, на самом деле, откуда твои сородичи могли узнать о поездке.

— Они не сородичи!

— Ну хорошо, хорошо. Значит, накануне нашего отъезда сестра к тебе приходила и требовала денег. Кстати, ты дала?

Маша Вепренцева кивнула.

— Ладно, — сказал Родионов решительно. — С этим самым шантажом мы разберемся в Москве, на свежую голову. А сейчас нам нужно понять, кто прикончил Головко, пока он не прикончил тебя, любознательная ты моя. Если Нестор журналист и собиратель сенсаций, значит, информацию про развод в прессу сдал именно он. Нужно понять, почему это приводит в такой ужас Лиду Поклонную и не замешан ли тут старший Головко, которого зарезали.

— А младший вчера поссорился со своей сильфидой, — подхватила Маша. — Причем серьезно поссорился, она сегодня даже к завтраку не вышла, ее никто не видел.

— Может, ее тоже зарезали? — пошутил Родионов и, взглянув на Машино лицо, понял, что пошутил неудачно.

— И Весник, — подхватила Маша. — Я так и не поняла, зачем он полетел с нами.

Тут Родионов вдруг вспомнил. Он же слышал разговор, когда телефон подключил его к линии, по которой разговаривал Весник, и ничего хорошего не было в услышанном, и ему не хотелось рассказывать о нем Маше, потому что Весник был друг, а не враг, единственный, кроме них двоих, проверенный человек в этом странном доме. И, рассказывая — Родионов все-таки решился, — он все время чувствовал себя предателем, как будто предает друга, и это было гадко, скверно, но ничего нельзя было поделать.

— Странно, — выслушав его, сказала Маша. — Очень странно. Выходит, у него здесь какая-то определенная цель, о которой мы ничего не знаем, правильно? И кто это на него должен был… выйти? Он же сказал — на меня еще никто не выходил, да?

— Ну да.

— Может, спросить у него? Просто спросить, а?

Родионов подумал немного и потушил сигарету.

— Так мы и сделаем. Пошли.

— Дмитрий Андреевич, почему вы кидаете бычки в вазу?

— Да потому что здесь нет пепельницы!

Родионов знал, что Маша терпеть не может, когда он сует окурки в цветочные горшки и кофейные чашки, и дома старался никогда этого не делать, потому что она немедленно кидалась убирать, и ему становилось стыдно. Вот и сейчас она подхватила со стола вазу, на плоском дне которой болтались два его окурка, и понеслась вокруг стола, выискивая мусорную корзину. Корзина нашлась далеко под столом, и Маша полезла под стол, пыхтела там некоторое время, а потом затихла.

— Маша?

— А!

— Маша, ты там навеки поселилась?!

Она вылезла из-под стола без всякой вазы, но с кучкой каких-то цветных обрывков, стиснутых в кулачке.

— Господи, что ты там опять нашла?! Что ты шаришь по чужим помойкам уже второй день!

— Не знаю, — сказала она. — Кажется, это фотография.

Она снова нырнула под стол и вытащила на свет божий корзину — обыкновенную кабинетную корзину, сплетенную из тонкой проволочной сетки, абсолютно пустую. Несмотря на то, что она была пуста, Маша перевернула ее и потрясла, а потом посмотрела на то место, куда, по ее мнению, должны были высыпаться невидимые вещественные доказательства.

Родионов подошел и присел на корточки рядом с ней.

Разноцветные кусочки, не слишком мелкие, и впрямь были похожи на разорванную фотографию, глянцевые, блестящие.

— Кто-то рвал здесь фотографии? — вывернув шею, Маша посмотрела на него. — Бросал под стол?

Родионов пожал плечами.

Чем дальше в лес, подумалось ему, тем больше дров.

Нет, не так.

Чем дальше в лес, тем яснее пень, так будет по-современному.

Он вытряхнул у нее из ладони обрывки и разложил их на ковре, цветной стороной вверх. Маша дышала у него за плечом.

— Надо спросить у горничной, во сколько она убирается. Или у них не одна горничная?

— Наверняка целый штат, — задумчиво сказал Родионов. — Вот это вроде верх, да? Край ровный. Или низ?

— Нет, вот это верх, а это низ. Нога вроде бы, да?

— Что я делаю, что творю? — тоном старухи Пельтцер жалобно спросил сам у себя Родионов. — Вот этот подходит, или у меня галлюцинации?

— Нет, — живо отозвалась Маша, — никаких галлюцинаций, все правильно, Дмитрий Андреевич.

Картинка сложилась довольно быстро.

Это была фотография Стаса Головко. Та самая, где он сидел на диване, поджав под себя ноги, а перед ним на столе сияла белая лилия или что-то в этом духе. Впрочем, разобрать было трудно, потому что прямо на лилию пришлась рваная белая полоса.

***

Горничную они нашли в комнате Родионова. Окна были распахнуты, в ванной лилась-шумела вода, горничная взбивала подушки и пела: «Черный бумер, черный бумер под окном катается, черный бумер, черный бумер девкам очень нравится!»

Завидев парочку, она засуетилась и стала отступать, странно повиливая задом и приседая — должно быть, эстетка Мирослава Цуганг-Степченко таким образом научила ее демонстрировать любезность.

— Во сколько вы убираетесь на первом этаже? — выпалил Родионов с ходу, и девушка выпучила на него глаза и разинула рот. Маша поняла, что нужно немедленно вмешаться, пока он не испортил всего дела.

— Простите нас, мы сейчасуйдем, — затараторила она, — и не будем вам мешать, честное слово!

— Та вы мне и не мешаете, — окончательно перепугалась горничная. — Я только вот постельку переменю и пойду, а туточки я ничего не трогала, только пыль смахнула и…

— Вы не беспокойтесь, — с удвоенной силой зачастила Маша Вепренцева, — мы просто так, на секундочку зашли. Мы спросить хотели. Вот Дмитрий Андреевич вчера в кабинете… ну, который на первом этаже, где такая мебель зеленая, кожаная, знаете?

Горничная покачала головой. Вид у нее был обалделый.

— Ну, на первом этаже, третья дверь по правую руку. Там еще сова такая на камине!