Салават-батыр

Боясь прослыть Иваном Грозным «в юбке», императрица стала призывать своих подначальных воздействовать на мятежников не только силой и угрозами, но и при помощи увещеваний, обещаний ее монарших милостей.

Тем не менее главнокомандующий Панин, не привыкший к заигрываниям с противником и не признававший никаких полумер, проигнорировал ее потуги на завоевание международного авторитета и, при активной поддержке Суворова, самым жестоким образом расправился с бунтовщиками, покарав свыше восьми тысяч человек.

Людей допрашивали «с пристрастием», гноили по тюрьмам, казнили, подвешивали на железные крюки за ребра, кромсали им носы и уши, отправляли на каторгу и в ссылку… По всей территории проживания башкир, их исторических владений, в селениях и вдоль проселочных дорог стояли наводившие ужас варварские орудия смерти и пыток: виселицы, «глаголы» и колеса. В одной только Исетской провинции функционировали сто восемь виселиц, которые перевозились из аула в аул.

Но даже это не заставило пугачевского фельдмаршала Юнаева сложить оружие. Мотавшегося по башкирским аулам провокатора и подстрекателя отставного поручика и переводчика Осипа Мещеряковского из Челябинска он велел повесить на сколоченной русскими же виселице. Та же участь постигла в числе прочих соглядатаев Савельева и Исаева.

Силами своего пятисотенного отряда Юнаев разрушил Кыштымский завод и ближайшие к нему укрепления, а также уничтожил целый ряд русских деревень. Он не прекращал борьбы до глубокой осени. Суровая уральская зима заставила его задуматься над тем, насколько оправданно продолжение боевых действий в эту пору. Чтобы дать себе время собраться с силами, Бадаргул Юнаев решил воспользоваться объявленной властями амнистией и «обратиться в прежнее повиновение». Восемнадцатого декабря его доставили в Челябинск, приковали к стене и продержали какое-то время на хлебе и воде. Впоследствии он был помилован, однако депутатского звания лишен.

Преследования и наказание участников восстания, суд и расправа над Салаватом и Юлаем испугали очень многих, но далеко не всех. Подзуживая и без того лютующего Панина, Суворов сообщал ему о массовом бегстве башкир вместе с семьями в Уральские горы и делился своими подозрениями. Опасаясь новых выступлений и весеннего оживления повстанческой деятельности, генерал-поручик требовал присылки все новых карательных отрядов, с помощью которых рассчитывал выбить башкир из труднодоступных горных ущелий.

В глазах многострадального башкирского народа Суворов был не прославленным полководцем, а одним из наиглавнейших карателей. Такую же недобрую память оставили о себе «великие ученые» Кирилов и Татищев, огнем и мечом осваивавшие край, закладывавшие на крови, костях местного населения и пепле сожженных жилищ бесчисленные крепости — опорные пункты для дальнейших завоеваний.

Власти привлекли к своим репрессиям и Петра Ивановича Рычкова. Панин назначил его вместе с губернатором Рейнсдорпом членом только что учрежденной Оренбургской экспедиции иноверческих и пограничных дел, на которую были возложены широкие судебно-административные функции.

XII

Вынесшие долгие месяцы следствия и судебных разбирательств, публичные пытки и унижения Салават и его отец медленно и с великими мучениями продвигались к месту пожизненной каторги. Между Южным Уралом и Балтийским морем — более трех тысяч верст. Поэтому на дорогу ушло очень много времени.

В Рогервикскую каторжную тюрьму их доставили лишь к концу ноября 1775 года. К тому времени там уже находились прибывшие в разные сроки другие известные повстанцы: с января — Канзафар Усаев вместе с соратником Пугачева Иваном Почиталиным и купцом Ефстафием Долгополовым, с июля — казаки Михаил Горшков, Семен Новгородов, Емельян Тюленев, Илья Аристов и Денис Караваев.

Размышляя о том, почему все они оказались именно здесь, Салават решил, что властям это было выгодно во многих отношениях. Во-первых, они не могли не брать в расчет большую удаленность порта от очага восстания и родных мест мятежников. Во-вторых, делалась ставка на то, что незнание каторжанами эстонского языка будет осложнять их общение с местным населением, исключая тем самым или ограничивая возможности для побега. Учитывалась также близость к Петербургу, позволявшая держать опасных преступников под контролем. Кроме того, принималась во внимание очень низкая выживаемость заключенных, использовавшихся на тяжелейших работах.

Пугачевцев задействовали для ремонта купеческой гавани и строительства пристаней. Изо дня в день им приходилось выламывать в карьерах каменные глыбы и таскать их к морю. Невыносимые условия содержания, голод, болезни, непосильный каторжный труд и неусыпный контроль со стороны Тайной экспедиции не сломили дух бывших предводителей народного восстания. Постоянная взаимовыручка и забота друг о друге помогали им стойко переносить все выпавшие на их долю испытания.

Чтобы выжить, нужно было приспосабливаться. А выдержать каторжный труд невозможно было без привычки. Освоившись, заключенные умудрялись даже подправлять свое убогое жилище — полуразвалившиеся казармы.

Вечерами каторжане занимали двухъярусные нары или сплетенные из ивовых прутьев койки и, перед тем как уснуть, вели долгие беседы, делясь новостями и впечатлениями, вспоминая былое и даже мечтая.

Юлай Азналин не всегда охотно участвовал в разговорах молодых, с головой уходя в свои собственные мысли. Не смея загадывать о будущем, он возвращался в прошлое. Иногда Юлай пытался представить себе, что было бы с ним, не будь рядом сына, и неизменно приходил к выводу, что уж лучше бы он один за все ответил, принял за их обоих все эти муки.

Так-то оно так, да только у кого еще искать утешения и тепла, как не у самого родного человека.

— Что-то знобит меня, улым, — пожаловался как-то Юлай Салавату и, пытаясь унять бьющую его тело дрожь, прижался к нему спиной. — Никак не могу согреться. Как бы не расхвораться.

— Держись, атакайым. Потерпи как-нибудь. Вот починим печку, позатыкаем соломой все дыры в нашем бараке, вот тогда, Алла бойорха, потеплее станет, — сказал Салават, заботливо укутывая отца в свой секмень.

Согревшись немного, Юлай оживился, приподнялся на локте и неожиданно для всех спросил:

— Ребятки, а кто из вас знает про тутошние места?

— Я знаю, — отозвался Иван Почиталин, бывший «думный дьяк» военной коллегии в ставке Емельяна Пугачева, написавший для него в свое время самый первый манифест. — Хотите послушать?

— Как не хотеть!..

— Значит так… — не спеша начал он. — Прозывается сие место, как вам ведомо, Рогервик. Стоит Рогервик на полуострове… — Почиталин запнулся на названии. — Тьфу ты, как его… Вроде как чей-то рот. То ли Пакерот… Хотя нет. — Он еще немного подумал и по слогам произнес: — Кажись, Па-ке-рор… В общем, на этом самом Пакерорте есть Большой Рог да Малый…