Салават Юлаев

Мать Салавата рассказывала женщинам о его ночной победе и, дав ему переодеться, то и дело подходила и спрашивала, очень ли больно ему. Она чувствовала обиду сына и жалела его.

* * *

Солнце спускалось. Уже скоро должны были начаться скачки, и Ракай, и Сулейман, и даже младший двоюродный брат — Абдрахман — поедут, а Салават никуда не поедет и будет, как маленький, тут сидеть с бабами…

В степи у арбы, стоявшей без дела с закинутыми оглоблями, собралась молодёжь.

Тут были братья Салавата, двоюродные братья его и толпа подростков, приехавших в гости.

Салават затаился один невдалеке от собравшейся молодёжи. Он видел отца, сидевшего на задке высокой арбы, и даже слышал его слова. Отец рассказывал о чудесном дедовском луке, хранившемся у него в сундуке. Отец рассказывал о нём так много раз, что Салават, как и братья его, уже знал весь рассказ наизусть, но всё-таки жадно слушал, как и другие, столпившиеся вокруг старшины, юноши.

— В Самарканде, у хана Аксак-Темира, был одноглазый лучник, монгол. Из рогов дикого буйвола он делал самые тугие и верные луки. Когда умер хан, лучник зачах от тоски без дела и понял, что сам он тоже скоро умрёт. Последний свой лук он подарил самому сильному из батыров хана Темира. Этот батыр был отец наших отцов Ш'гали-Ш'кман. Его стрелы люди всегда узнавали по птичьему свисту.

Когда Ш'гали-Ш'кман собрался умирать, он отдал свой лук старшему из своих сыновей. Это был Кильмяк-батыр. И сказал Ш'гали-Ш'кман: «Кто сможет, как я, владеть моим луком, тот приведёт башкирский народ к славе». — Юлай не добавил к рассказу, что в последний раз знаменитый лук был натянут Кара-Сакалом.

Юлай достал с пояса ключ и подал Ракаю, чтобы он принёс со дна сундука заветный прадедовский лук.

Когда Ракай принёс его, все тесно столпились вокруг, все по очереди старались, пыхтели над ним, но тетива только тоненько тенькала и срывалась из-под пальцев.

С завистью глядел Салават на забаву подростков. Он не смел подойти.

Поговорив о том, что прежние батыры были сильнее, Юлай сам понёс лук назад в кош, Салават отвернулся и сделал вид, что ему все равно.

Молодёжь направилась к месту, где должны были начаться скачки. Чтобы никто не видел зависти в его глазах, Салават перевёл взгляд на небо. Почти над самой его головой кружился орёл. Глаза Салавата вспыхнули охотничьим огнём. Он вскочил и в несколько прыжков догнал Юлая.

— Атай, карагуш! — крикнул он, почти вырвал из рук Юлая лук и наложил стрелу. От напряжения он почувствовал боль в левой лопатке, разодранной медведем, разозлился и побледнел.

Все замерли на поляне у коша Юлая.

Орёл, как бы дразня охотника, на мгновение застыл в воздухе, распластав крылья, и в тот же миг тетива непокорного дедовского лука тенькнула, оперённая стрела с резким свистом взвилась в небо и насмерть сразила птицу.

— На! — крикнул стрелок, подавая отцу лук. — На! Я — малайка!

И Салават бросился прочь. Не слыша криков похвал и удивления, он скрылся в кустарнике возле реки.

Он забрался в ивовую чащу и не вылез даже для того, чтобы взглянуть на скачки, борьбу и бег. Спина от сильного напряжения разболелась.

Когда кончился день и у кошей в степи горели костры, от которых слышались пение и музыка, Салават вылез из своего убежища и в сумерках сел у реки с новым, только что вырезанным из камыша кураем. Отдавшись нежным звукам курая, Салават не слышал, как за его спиной появился отец. Юлай стоял недвижно, боясь спугнуть песню. Наконец он присел рядом с сыном.

Заметив отца, Салават прекратил игру.

— Играй, играй — поощрил старшина.

Салават поднёс было курай снова к губам, но взглянул на отца и опустил.

— Ну, играй, играй, — настойчиво повторил отец.

— Не пристало почтенного старшину беспокоить мальчишеской пискотнёй на дудке! — с насмешливой почтительностью, дерзко сказал Салават.

Но Юлай не обиделся.

— Ты натянул лук Ш'гали-Ш'кмана! — серьёзно сказал он.

Удовлетворённый недоговорённым признанием отца, которое для него прозвучало как просьба об извинении, Салават приложил курай в уголок рта, и тихий, задумчивый звук опять полился из сухой камышинки. Юлай молча слушал, дружески сидя плечо к плечу с сыном.

— У кого присмотрел невесту? — душевно спросил он, пользуясь паузой, когда Салават, окончив один мотив, ещё не успел перейти к другому.

— У Рысабая, — буркнул Салават, охваченный снова смущением.

— Сестру Бухаирки? Сказать ведь, неплохо надумал: пора уже нам с Рысабаем мириться. Сватами станем — и лиха меж нами не будет, — ответил Юлай, но вдруг спохватился: — Постой, Салават, ведь её за Юнуса отдать хотели. Сказали, Юнус уже калым притащил!

— У ханов и то отбивают невест, — запальчиво возразил Салават. — Сам говоришь, что твой сын натянул богатырский лук!

— Так-то так, да тут уж не мир ведь придёт, а вражда… Уж лучше я сам попытаю дело уладить: пошлём сватов, а Юнусу скажу, что калым с лихвою заплатим… Добром-то лучше ведь, значит!

Салават промолчал и снова взялся за курай.

Получив разрешение отца на женитьбу, Салават был захвачен этой новой заботой. Прежде всего рассказал об этом своим друзьям — Кинзе и Хамиту.

Услышав от Салавата, что старшина ему разрешил жениться, друзья смотрели на него с ещё большим почтением.

Кинзя, почасту бывавший вместе с отцом в гостях у Рысабая, уже целый год в смущении посматривал на озорную, живую сестрёнку писаря. Амина ему нравилась, и толстяк часто думал о том, что пройдёт год-другой — и мулла разрешит ему взять её в жёны. Сватовство к Амине Юнуса было внезапно для Кинзи.

Сорокалетний богатый Юнус, владелец больших табунов и многих тысяч овец, женатый на двух жёнах, отец десятка детей, старшие из которых были сами женаты, Юнус не мог представляться Кинзе соперником: толстый, пузатый, с красной складчатой шеей, с висячими реденькими усами и ярким румянцем на лоснящихся щеках, всегда довольный собою, хвастливый Юнус не упускал никогда случая посмеяться над прожорливостью и преждевременной полнотою Кинзи. Злые шутки его возбуждали весёлый смех окружающих, а Кинзя ненавидел его, пыхтел и краснел, но не смел огрызаться на взрослого злого насмешника. Зная, что каждый раз в доме у Рысабая он встретит Юнуса, Кинзя отказался бы от поездок с отцом к Рысабаю, но мысль о том, что там он увидит смешливую черноглазку, младшую дочь старика Рысабая, снова влекла Кинзю в гости к отцу юртового писаря. Сватовство Юнуса было для толстяка такою обидой, словно он уже просватал Амину за себя, а Юнус её отнял… Потому, когда он услышал от Салавата, что тот решил перебить у Юнуса невесту, он так был увлечён этим планом мести, что позабыл о своей влюблённости и о своих мечтах о женитьбе на дочери Рысабая.

Дня через три Кинзя прискакал к Салавату, едва верхушки окрестных гор озолотились утренним блеском зари. Он рассказал, что мулла, по просьбе старшины, говорил с Рысабаем, но тот ответил, что никогда не обидит верного друга Юнуса, не предпочтёт его никакому малайке; он сказал, что если бы даже и сам старшина Юлай хотел взять его дочь не для сына, а для себя, и тогда бы он не нарушил слово, которое дал Юнусу.

— Всё равно я её увезу увозом! — упрямо сказал Салават.

— Мы поможем тебе, — обещали с жаром друзья.