Салават Юлаев

От Амины Салават узнал о том, почему все так его слушали и заступились за него перед старшиной: он узнал, что разогнанные им рабочие больше уже не возвратились на место разрушенной стройки и не стали делать плотины.

Произошло ли это потому, что разведанные поблизости богатства недр обманули ожидания заводчиков, потому ли, что недра других участков оказались богаче, но то, что плотины не стали строить, заставило деревню считать Салавата своим избавителем, и, несмотря на его молодой возраст, он прослыл в своём юрте героем, он почти превратился в легенду, и его возвращение стало событием.

Салават был достаточно умён, чтобы это попять из беспорядочной болтовни Амины.

— Ты больше уже не уйдёшь, не уйдёшь, Салават? — дознавалась она. — Тебе больше не надо прятаться от солдат?..

— Как знать! Столько времени миновало. Собака лаять устанет, а волк ведь ходить не перестанет! Отец обещал всем начальникам подарить по кобыле и по две.

— А Бухаирке?

— Я к писарю сам поутру отведу арабского аргамака.

— Тогда останешься дома? — спросила она.

— Останусь, кзым. Буду жить дома. У нас будет пять косяков лошадей, большая отара овец, ты мне родишь сына, потом другого, потом третьего, четвёртого…

Салават, перечисляя, откладывал на пальцах, и Амина, улыбаясь, в темноте кивала каждому из его утверждений.

— Потом пятого, шестого, седьмого, — продолжал перечислять Салават.

— А дочку? — обиженно прервала Амина.

— Не дочку, а трёх, — поправил Салават. — Ты родишь семь сыновей и трёх дочерей, а я все буду жить дома… Я заведу себе восемь соколов и каждому сыну дам по одному. Восемь арабских аргамаков… Восемь коней будут стоять возле нашего коша, двадцать одна невестка будет покорна тебе… У меня будет большая белая борода и вот тако-ое пузо… У нас будет двести внуков, и будут бегать вокруг наших кошей.

Они хохотали, бегали, как дети, пользуясь тем, что в кунацкой, где их устроила мать Салавата, никто их не слышал.

— Салават, ты жил с русскими… Ты не женился на русской? Русская не любила тебя? — спрашивала, ласкаясь к нему, Амина.

И Салават был счастлив, что может ей доказать свою нерастраченную любовь, нежность, верность и получить в обмен такие же доказательства…

Поутру на голубом аргамаке Салават подъехал к кочёвке Бухаира. Оставив коня, он вошёл к писарю.

Бухаир указал на подушку, прося сесть, но Салават остался стоять у порога.

— Отец послал меня отвести коня в подарок тебе, — сказал Салават. — Тебя все боятся здесь, писарь, а я не боюсь.

— Все знают, что ты никого не боишься, — сказал Бухаир то ли с насмешкой, то ли серьёзно.

— У меня есть ещё новые подковы на все четыре ноги этому жеребцу, — перебил Салават. — Но жеребец полюбился мне самому, а подковы вот…

Салават достал из-за пазухи пару подков.

— Вот, — сказал он, — вот я ломаю из них две, как чёрствую ржаную лепёшку. — Салават разломил подковы и бросил обломки к ногам Бухаира. — Теперь пиши донос русским, что я возвратился и возмущаю народ. Вот вторая пара. Возьми, чтобы подковать свои ноги: если захочешь предать меня русским, тебе придётся бежать далеко.

Писарь поднял подковы и весь напрягся, не желая уступить первенство Салавату, разломил одну, за ней и вторую, небрежно швырнул на землю, словно не придавая значения этому.

— Ты глупость сказал, Салават! Садись… — настойчиво указал Бухаир. — Ты вчера говорил про новый закон. Расскажи мне, — неожиданно попросил он.

Салават с недоверием взглянул на писаря.

— Бухаира никто не знает, — сказал писарь. — Русские верят мне, потому что меня не знают. Башкиры не верят и тоже лишь потому, что не знают… А ты? Ты много ходил, много видел. Ты тоже не можешь узнать человека, взглянув ему прямо в глаза?

— Ты можешь? — спросил Салават.

— Я увидел, что ты не сам меня заподозрил, — сказал писарь. — Старик испугался меня и послал тебя… Старшина стал трусом, боится вчерашнего дня и своей собственной тени… Не правда? — спросил Бухаир.

Салават опустил глаза, удивлённый проницательностью писаря.

— Садись, — сказал Бухаир в третий раз, хлопнув рукой по подушке.

И Салават сел с ним рядом…

Бухаир расспрашивал о русских, об их недовольствах и о готовности к бунту. Салават говорил охотно и горячо. Он привык, как и другие, к высокомерному пренебрежению писаря, всегда занятого своей, более важной мыслью, и, сам не сознавая того, подкупленный проявленным им вниманием, подпал под его власть. Он отвечал писарю просто и ясно, хотя и не говорил ему про царя.

— Ты ходил три года и не набрался ума, — заключил Бухаир, когда Салават выболтал ему все свои мысли. — Ты прав в одном — час настал: пора восстать. Пора напасть на неверных… Лучшего времени мы никогда не дождёмся: у царицы война с султаном, там все её главное войско. Мы восстанем и выгоним всех неверных с нашей земли, мы разорим заводы, сожжём деревни…

— Ты забыл, Бухаир, — возразил Салават, — Алдар и Кусюм, старшина Сеит, Святой Султан, Кара-Сакал, Батырша — все поднимали башкир. Почти все восставали, когда была война с турецким султаном, и солдаты нас побеждали… Ты сам слышал от стариков. Сам знаешь… А если русские встанут вместе с нами против заводчиков и бояр…

— И будут жар загребать твоими руками! — перебил Бухаир. — Ты ничего не знаешь, малай. Смотри, что я покажу.

Бухаир поднял кошму, отковырнул ножом куст дёрна из-под того места, где сидел, и вынул кожаный мешочек, лежавший в земле.

Салават был поколеблен: в словах писаря была своя правота, был свой здравый смысл. С любопытством и нетерпением ждал Салават доказательств правоты Бухаира.

С таинственным видом писарь развязал мешочек и торжественно встряхнул содержимое.

В руках Бухаира блеснуло богатым убранством великолепное зелёное знамя, расшитое золотом и серебром. На одной стороне его была вышита эмблема ислама — полумесяц и звезда, на другой — изречение из Корана.

— Султан прислал его нам в залог дружбы, — шёпотом пояснил Бухаир. — Ко мне приходил его посланный. Когда мы начнём войну против русских, султан пришлёт нам войско и денег.

— Кто же поведёт башкир? — спросил Салават.

— Нам надо выбрать хана среди себя, — зашептал Бухаир. — Так указал султан. Под этим знаменем поедет башкирский хан, и ты, Салават, будешь первым батыром хана и правой рукой его.

Салават пристально поглядел Бухаиру в глаза и вдруг понял честолюбивые намерения этого человека, и в тот же миг писарь над ним потерял всякую власть.

— Я? — спросил Салават. — Я — первым батыром? Правой рукой?!

— Ты. Кто видел больше тебя?! — польстил Бухаир, не моргнув.

— Султан обманет тебя. Он обещал свою помощь Святому Султану, обещал Кара-Сакалу и Батырше, но ещё ни разу по нашей земле не ступала нога турка, кроме проповедников да соглядатаев, — сказал Салават.

— Султан поклялся на этом знамени, — горячо возразил Бухаир. — Мне сказал посланец султана, что видал, как султан поцеловал его край…

— Султан далеко. Его клятва с ним за далёким морем. Я был у берега моря. Оно сливается с небом, и края его нельзя видеть. Если клятва султана как птица, то по пути, утомив свои крылья, она упадёт в море и там утонет…