Салка Валка

— Сообщить пастору? Фу ты, какая чепуха, — рассердился старый Эйольфур. — Куда умнее было бы научить ее читать.

— Напрасная трата времени и труда.

— Жалко мне вас, имеющих зрение.

— Больших надежд на школу в эту зиму возлагать не приходится… Если бы вы могли дома что-нибудь сделать… До конца занятий осталось три недели, не больше. Мы закрываем школу к пасхе. Все дети должны работать, как только начнется весенний лов, по крайней мере те, что постарше. В стране не так-то много рабочих рук. Кроме того, это не бесполезно для семейств, имеющих детей.

— Ерунда, — заявил старый Эйольфур.

— Я настаиваю на том, что я сказал. Мои возможности не распространяются на идиотов. Пусть пастор решает, как поступить в данном случае.

— Ерунда, она ничуть не глупее пастора. Я слеп, это правда, но не глух.

— Ты, верно, слышал, как она сказала, что Иисус Христос был исландцем.

— Ну и что ж? — возразил старик. — Чем он хуже этого дьявола купца?

Старик нащупал рукой узлы на неводе и принялся плести неторопливо, но уверенно и ловко, и от этого казалось, что он рассуждает сам с собой.

— Я, конечно, не буду отрицать, — сказал учитель, — что иногда тупицы говорят забавные вещи. Ты должен это признать, Эйольфур, ты человек умный. Но утверждать подобное о Свейне Паулссоне — это уж слишком! Пусть он будет самим председателем приходского совета, пусть он покупает свиней в Дании, меня это меньше всего трогает, хотя ни для кого не секрет, что он собирается всех в поселке обвести вокруг пальца. Не подумай, что я сплетничаю за его спиной, потому что он мой соперник. Но что ни говори, он всего-навсего парикмахер. Я слышал собственными ушами, как на рождественском ужине у купца он привязался к его жене и упрашивал разрешить ему прочитать что-нибудь из его так называемых стихов. Я ничего не говорю, но прийти а заявить, что парикмахер самый известный поэт в Исландии, — это чересчур. Я удивлен, что такие слова мне пришлось услышать в твоем доме, Эйольфур.

— Если тебе так уж хочется найти идиота в этом доме, то этот идиот я. Я всегда был идиотом, идиотом и останусь.

— Я вовсе не говорил этого, — возразил учитель. — Кстати, Эйольфур, позволь мне задать тебе один вопрос. Ты в самом деле видишь в Свейне Паулссоне поэта?

— Я никак не могу видеть Свейна Паулссона, я слеп.

Учитель попытался еще выяснить мнение старого Эйольфура о стихах парикмахера, по ничего не добился. Тогда он схватил свою шляпу и собрался уходить.

— Я ничего не могу сказать о стихах Свейна Паулссона, я не читал их, но мне не раз приходилось слышать, что он умеет хорошо обучать детей.

— Обучать? Он? Чепуха! Прощай!

В последнюю минуту он задержался на пороге.

— Свейн Паулссон… — начал он, но не закончил фразы. — Я приму меры в отношении этого ребенка сегодня же вечером.

Глава 9

Он действительно принял меры.

В этот же вечер, когда обитатели Марарбуда уселись ужинать, кто-то постучал в дверь и спросил Салку Валку. Все удивились.

Дверь приоткрылась, и при свете керосиновой лампы они разглядели просунувшуюся в щель голову темноволосого мальчика с удлиненным лицом, густыми бровями и удивительно выразительными и умными глазами. Нос у мальчика был орлиный. И весь мальчик был совсем необычный, как будто сошел с какой-то картины.

— Меня послал к вам учитель, — сказал мальчик.

— Уж ты не Арнальдур ли из Кофа, мальчуган? — спросила старая Стейнун.

— Да. Меня к вам послал учитель, он сказал, чтобы я учил эту девочку читать и писать, — ответил мальчик, остановившись в дверях и указывая пальцем на Салку Валку.

— Добрая душа, — сказала старуха Стейнун. — Как похоже это на нашего учителя.

Девочка сидела неподвижно в своей мужской куртке, подпоясанная шнурком; перед ней стояла потрескавшаяся эмалированная миска с остатками пищи — рыбными костями и плавниками. Девочка разглядывала гостя. Она заметила, что волосы у него разделены на пробор и зачесаны на одну сторону. Редко кто в Осейри носил такую прическу. Кроме того, она не могла припомнить, чтобы какой-нибудь мальчишка его возраста вел бы себя так робко. Одежда его, хоть и заплатанная, была до того чиста и аккуратна, что девочка тотчас же почувствовала неприязнь к этому мальчику. На ногах у него были покупные башмаки со шнурками. Девочка старалась припомнить, не бросал ли он когда-нибудь в нее грязь из-за угла. Кто бы из них победил, думала она, если б им пришлось драться? В первый раз в Осейри перед ней оказался ее сверстник на таком расстоянии, что его можно было рассмотреть как следует и даже стукнуть. Поэтому ничуть не удивительно, что мысль ее лихорадочно работала. Переломать бы ему все ребра и кости! Нет, он слишком прилизанный, этот мальчишка. Девочке даже стало досадно, что это не сорванец, как все другие. И, глядя на него, она заколебалась: забыть и простить все издевательства, которые она претерпела в этом поселке, или же хранить в сердце вечную вражду? Пожалуй, последнее было бы правильнее.

После того как мальчика расспросили о новостях поселка — надо сказать, что он проявил при этом слишком малую осведомленность, — стали готовиться к первому уроку. Решили проводить занятия в рабочей комнатушке Эйольфура. После ужина он обычно сразу отправлялся спать, зато и вставал раньше всех в доме. Мальчик и девочка уселись за столом друг против друга, посередине поставили маленькую настольную лампу. В свое время она служила ночником старой хозяйке здешней фактории; тридцать лет назад ее купили на аукционе и с тех пор хранили как самую большую ценность в этом бедном доме и зажигали только в самых торжественных случаях. Мальчик достал из чистой холщовой сумки две тонкие потрепанные книжки и положил их на стол. Девочка заметила, что в сравнении с ее руками руки у него были удивительно чистые. Очевидно, он тоже обратил внимание на это, потому что спросил:

— Отчего ты такая грязная?

— Просто так, — ответила Салка Валка, ничуть не смущаясь.

После этого вступления начался урок. Проходил он вот как:

Мальчик. Как тебя зовут?

Девочка. Сальвор Вальгердур.

Мальчик. А фамилия?

Девочка. Йоунсдоттир.

Мальчик. Почему у тебя такая грязная куртка?

Девочка. А тебе какое дело? — Подумав немного, она добавила: — А захочу вот — возьму надену штаны и буду мальчишкой.

Серые выразительные глаза мальчика с любопытством смотрели на девочку; в ее словах он не нашел ничего смешного или несуразного. Видно, он был лишен чувства юмора, потому что его ничуть не смутила невероятность самой идеи, он только задумался над деталями:

— Тогда тебе придется переменить имя, ты не сможешь больше называться Сальвор Вальгердур.

Девочка признала правильность этого замечания. Честно говоря, Арнальдур начинал ей нравиться. Пожалуй, он был не так плох, как ей сначала показалось.

— Ты можешь называть себя Сальгард Вальгард Йоунссон, — сказал он. — Сколько тебе лет?

— Одиннадцать.

— Тебе можно дать больше. У нас в поселке ребята твоего возраста куда меньше тебя. Мне скоро будет тринадцать, а я тоже меньше тебя.

Девочка. Как тебя зовут?

Мальчик повторил свое имя.

Девочка. А как зовут твоего отца?

Мальчик. Бьерн. Он живет на Юге.

Девочка. А маму?

Мальчик долго молча глядел на нес, и точно темное облако заволокло его взор; казалось, он хотел припомнить что-то давно забытое — не то сон, не то действительность, не то какую-то тайну. Он стал еще серьезнее и наконец ответил:

— Я родился на Юге, я нездешний.

— Твоя мама на Юге?

Мальчик снова надолго умолк, он смотрел на девочку точно во сне, потом ответил глухим голосом, который шел, казалось, из самой глубины его существа.

— Она уехала.

— Куда?

На мгновение его взгляд снова затуманился, видно было, что в его сознании идет сложная борьба.

— Она жива, я говорю правду, она только уехала куда-то.

— Куда? — повторила девочка свой вопрос.

Мальчик осторожно оглянулся, словно собираясь поведать страшную тайну, и заговорил шепотом быстро-быстро, точно спешил высказаться, пока его не перебили. Глаза его бегали из стороны в сторону, изредка останавливаясь на девочке; временами ей казалось, что он разговаривает не с ней, а сам с собой, а может быть, в нем пробудился какой-то другой, неизвестный человек, который говорил, ни к кому не обращаясь, забыв обо всем окружающем и даже о собственном существовании.